Наследники

Продавца мигом окружили выбежавшие из кустов люди. Дети хныкали, уговаривали родителей не проходить мимо, купить.

— У тебя же вата.

— Нет, дядя уедет! — капризничала маленькая девочка в панаме. По пухлым щекам текли слезы, губы тряслись. Девочка бросила вату на землю:

— Хочу банановое мороженое! Хочу!

— Тебе купить? — предложил Эдвин.

Я очнулась. Продавец прятал коробку с деньгами в верхний ящик и собирался уходить. Но Эдвин остановил его.

— Стойте! Два пломбира, пожалуйста.

Он сунул тысячную купюру в нагрудный карман передника и вернулся на скамейку.

— Тебе обязательно быть таким обходительным? — спросила я.

— Привычка.

— Смотри!

Я показала пальцем на смуглого мальчишку с сажей на впавших щеках, с глазами хорька и замусоленными черными пятками. Выцветшая майка с оторванным рукавом лохмотьями болталась на худом теле. Мальчишка прислонился к фонарному столбу и, опустив голову, тянул грязноватую ладонь. На проходивших мимо людей не смотрел. Я ахнула, с трудом засунула в переполненную урну обертку и только сейчас заметила под ногами окурки, разбитое стекло, сплюснутые жестяные банки и тонкую струю, тянущуюся от выцветшей ножки скамейки к столбу.

— Держи, — сказала я мальчишке и присела на колени. Эдвин близко подходить не решался.

Мальчишка вытянул утиную шею, мороженое брать не спешил. Закрутил головой, угольные зрачки рассматривали меня. Пломбир начинал таять, сливочные капельки потекли по вафельному стаканчику, коснулись пальца…

— Держи, — повторила я. — Тебя как зовут?

Мальчик не ответил. Неуверенным движением он выхватил мороженое, резко подскочил и юркнул в ближайшие кусты. Я и опомниться не успела.

— Возьми мое, — предложил Эдвин и протянул свой пломбир.

— Не хочу, — отмахнулась я.

— Тогда и я не буду.

Он выбросил мороженое в урну и довольный вытянул длинные ноги.

В театре наследнику предоставили отдельную ложу, и головы в передних рядах не мешали наслаждаться великолепно поставленным спектаклем и слушать оркестр. Но танец главных героев не волновал меня. В темноте я любовалась своим спутником, который казался настоящим спасителем. Мистер Грин был «предметом обожания», он… «волшебник моей души». Я коснулась его ладони, и тут же спрятала руку, словно меня ошпарили кипятком. Игра подходит к логическому завершению. Как бы не хотелось продолжения.

Очнулась от шумных аплодисментов, громких оваций, шороха серебристой бумаги, в которую зрители заботливо упаковали роскошные букеты, восторженных криков браво. Радостные чувства переполняют и меня, слеза обжигает стремительно краснеющую щеку, и на губах появляется подобие улыбки. И Эдвин нежно шепчет в ухо.

— Далее в программе красивые виды на огни Города!

Он не обманул… За минуту скоростной лифт доставил на террасу современного бизнес-центра. Я почувствовала себя неловко в кругу шикарно разодетой публики и среди столов, сервированных хрустальными бокалами и дорогой посудой. Страшно было прикасаться к сверкающим тарелкам и выглаженным салфеткам.

Вдалеке еле слышно льется музыка — в полумраке сцены мини-оркестр играет лирическую композицию. Эдвин говорит, а я мечтаю, чтобы время растянулось, и сказка не кончалась. Я вскрикнула. Он услышал, взмахнул рукой. Музыканты затихли, удерживая смычки в воздухе. Десять пар внимательных глаз следили за его жестами. Боялись упустить момент, когда волшебник прикажет играть снова.

— Мне нужно идти, — с трудом выговорила я. Коленки у меня трясутся. По щекам течет тональный крем, раздражает бледную кожу. Только бы не заметил прыщик! Нет, не смотри!

И он позволил уйти. Отвез домой и сказал, что позвонит утром. Мой этаж в общежитии закрыли на ремонт, и временному уплотнению я предпочла совместное проживание с родителями. Сердце было готово подпрыгнуть от восторга. Я на секунду задержалась на ступеньке и представила лица родителей, если я предложу войти. Ему. Наследнику. Они могут не знать Альберту, но кто он, поймут сразу.

Он появился в моей жизни на мгновение. Нахлынул и пропал. Я мечтала о нем, я ждала его, я подчинилась приказу, лишь бы увидеть его, я пережила унижения Катарины, я собиралась отпустить «предмет обожания». А теперь его машина растворяется в темноте и оставляет в плотном ночном воздухе выхлопные газы. И я вхожу в тесную прихожую. Отец моет посуду под свистки обозленных работников рыбного завода в телевизоре. Мама, склонив голову над доской, гладит салфетки.

— Опять они несут эту пургу — мы раскрыли новую схему надувательства. Спустя год, когда все, кому было нужно, заработали на этом по полной!

Отец выключил телевизор и раскритиковал необдуманное решение правительства.

— Скоро закончишь? — спросил он у мамы.

Мама положила руку на высоченную стопку белья и печально ответила:

— Час как минимум.

Я поднялась на второй этаж и захлопнула дверь.