Наследники

— Дела не волк, в лес не убегут, — махнул рукой Крутилин. — Поедем. Елена будет очень рада. Как-никак старые друзья.

Крутилин говорил добродушно, широко улыбаясь, но при последних словах тень мелькнула в его глазах, и он на миг прикрыл их, чтобы спрятать ее от пристального взгляда Алексея.

Быстров молчал. Ехать к Крутилину не было никакого желания, но и отказаться было как-то неловко. «Показать Крутилину, что держу обиду? Что не забыл старое?» В то же время он поймал себя на мысли, что ему хочется увидеть Лену.

— Что ж, так и быть, поедем, — согласился он наконец. — Только сначала рассмотри наши просьбы.

— Это непременно, — согласился Крутилин. И, вызвав секретаря, сказал: — Позвоните домой, скажите, что скоро приеду с гостями. — Затем, повернувшись в кресле, подчеркнуто деловито обратился к Казакову и Быстрову: — Теперь слушаю. Поди, с целым мешком приехали?

Все просьбы, которые у них были, он действительно расщелкал, как орехи. Звонил по телефонам, вызывал сотрудников, давал лаконичные распоряжения. Возражения выслушивал нетерпеливо:

— Я знаю, в курсе, но сделайте, как сказано…

Дирижируя этим оркестром, краем глаза поглядывал на Быстрова: «Ну как, не рановато вы списали в архив Крутилина?» Он был очень рад возможности показать себя перед Алексеем — свидетелем его былого падения. Это тешило, приятно щекотало самолюбие. Быстров, наблюдая за Крутилиным, думал: «Да, Виктор Крутилин, ты все тот же. И тон, и замашки, и привычки. А впрочем, черт его знает, может быть, здесь, в главке-то, это в порядке вещей? Но зачем он распускает хвост, как павлин? Поразить меня хочет? Так я и без этих художественных приемов его знаю».

Минут через сорок они были на Университетском проспекте, где жил Крутилин. Огромный, облицованный светло-желтой керамикой дом сиял неоновыми вывесками, будто плыл в мареве городских огней.

Поднявшись на четвертый этаж, Крутилин нажал замысловатую блестящую кнопку звонка. Дверь открыла Лена. Увидев Быстрова, в первое мгновение она словно бы не поверила себе: удивленно глядела то на него, то на мужа. Потом, тряхнув головой, стремительно шагнула к Алексею, не скрывая радости, воскликнула:

— Алеша, ты? Каким ветром тебя занесло?

— Елена, — со снисходительной усмешкой заметил Крутилин, — кто же так встречает старых друзей? Ты ли это, да каким ветром занесло… А я-то его уверял, что ты будешь ужасно рада этой встрече. Готовь лучше стол, закуски и все прочее.

Алексей ехал сюда со стесненным сердцем, не раз принимаясь ругать себя за то, что уступил Крутилину. Сейчас же, после встречи с Леной, досада на себя брала еще больше. Будто какая-то тяжесть навалилась на сердце. Никто так прочно и глубоко не входил в душу Алексея, как Лена. Он вспомнил сейчас их последний разговор там, в Заречье. На следующий день после городской конференции, на которой решилась судьба Крутилина и его, Быстрова, судьба, Алексей пришел в комитет комсомола. Лена была там одна. Взволнованный событиями, что произошли за эти дни, уходом Лены из Дворца культуры вместе с Виктором, он с тревогой, боясь ее ответа, спросил:

— Лена, что случилось? Где ты пропадала? Я тебя ищу, ищу…

Лена, не глядя на него, глухо и как-то отчужденно проговорила:

— Мы с Виктором… теперь вместе… Поздравь меня, Алеша…

Алексей, собственно, был готов к этому. И все-таки слова Лены были так ошеломляюще-тягостны, так сжали его сердце, что он долго ничего не мог выговорить и сидел у стола, бессмысленно глядя на яркий плакат на стене комитета. Там веселый парень в ушанке призывал комсомолию осваивать Сибирь.

Алексей всеми силами старался сдержать себя, не унизиться, не броситься к Лене с какими-нибудь жалкими, просящими словами. Он с трудом выдавил тогда из себя нечленораздельное пожелание счастья и вышел из комнаты. Больше он Лену не видел. Она уехала с Крутилиным, который вскоре после конференции перебрался в Москву.

Обиды на Лену Алексей не держал. Но вспоминал он ее всегда со щемящей грустью. И когда приехал сюда, в их дом, эта грусть вернулась вновь. Серым и тусклым стало все вокруг. Так бывает осенью. Слабое, негреющее солнце прячется в лохматые тучи, свинцово поблескивает рябоватая гладь реки, резкий, порывистый ветер ворошит пожухлую листву на дороге.

— Почему молчишь, Алексей? О чем задумался? Как, говорю, понравилась моя халупа? — Крутилин задавал этот вопрос уже второй раз.

— Все очень хорошо, — торопливо ответил Быстров и огляделся.

Квартира действительно была роскошной. Большие комнаты, в мягкие тона окрашенные стены, удобная современная мебель, яркие ворсистые ковры на желтых глянцевых полах.

Увидев, что Быстров заинтересовался одной из картин, Крутилин с оттенком гордости пояснил:

— Между прочим, Левитан. Авторизованная копия.

Быстров подошел к картине ближе, долго вглядывался в нее и в скромную, лаконичную подпись художника в левом углу картины.

— Действительно. Где это ты откопал такую ценность?

— Ищите да обрящете, как говорится.

Казаков обратился к Быстрову:

— А вы, Алексей Федорович, оказывается, знаток?

— Не сказал бы. А Левитана люблю. Очень.