Наследники господина Чамберса

Тихо проходят дни. Месяцы. Годы. А он все сидит в своем маленьком кабинете и пишет, пишет, пишет. Перед ним — десятки фолиантов.

Но главное не в книгах. Главное — в замыслах и в душе. То, что увидено, продумано, прочувствовано.

Он пишет:

«…Все вы, доселе неразумеющие, научитесь, наконец, познавать свое собственное благо, все вы, еще несмышленые, научитесь же, наконец, быть мудрыми!..»

Он размышляет. В первую очередь, конечно, о религии; Прежде всего он нанесет смертельный удар господу богу, врагу человечества.

И он приводит восемь развернутых доказательств ложности всех религий мира. Он поднимается до философских высот, сокрушая идею бога идеями материи, движения, пространства. * .

Но все это не самоцель для Мелье.

Начиная с религии, он постепенно переходит к обществу, его политическому строю, государству. Церковь логически увенчивает социальную пирамиду, а под церковью — феодально-абсолютистское государство, еще ниже — кровопийцы народа, многочисленные эксплуататоры и грабители. Но народ не может сбросить ига тунеядцев, поскольку их защищает государство; а государство тиранов трудно уничтожить потому, что его охраняют суеверия, внушенные церковью.

Всегда ли так было? — спрашивает Мелье. И отвечает: нет. От природы все люди равны. Когда-то, в очень далекие времена естественного состояния, народ сам пользовался плодами своих трудов. Он должен вернуться к этому состоянию. Он должен построить общество тружеников, сообща обрабатывающих землю, сообща производящих «земные блага» и сообща живущих на основе этих благ.

Но как же прийти к подобному состоянию?

Ответ Мельё прост и ясен: через народную революцию.

«…Постарайтесь объединиться, сколько вас есть, вы и вам подобные, чтобы окончательно стряхнуть с себя иго тиранического господства ваших властителей и королей. Ниспровергните повсюду эти троны несправедливости и нечестия, размозжите все эти коронованные головы, сбейте гордость и спесь со всех ваших деспотов и уже не допускайте, чтобы когда-либо они царствовали над вами…»

Таково завещание кюре из Этрепиньи трудовому люду страны и мира. Это крик буревестника. Это гимн грядущей революции, прозвучавший за 60 лет до ее начала.

…Как быстро проходит человеческая жизнь! Ему уже седьмой десяток. От частых недугов, от мыслей, от пламени в сердце он преждевременно одряхлел… Зрение слабеет — он почти слеп. Нужно кончать предпринятый труд. Скорее!..

Он пишет письма священникам соседних приходов:

«…Если вы хотите ответить на это послание, адресуйте его народу, который, возьмет на себя защиту моего дела, или, вернее, своего дела, ибо речь здесь идет вовсе не обо мне, не о частном моем интересе… Пусть же народ сам защищает свое дело…»

Триста шестьдесят шесть больших, собственноручно написанных и дважды переписанных листов. Три полных экземпляра. Сизифов труд!..

Три экземпляра необходимы.

Мелье не хочет подвергать «Завещание» случайностям.

Один экземпляр он доставит в нотариальную контору административного центра округа, сопроводив его распоряжением, чтобы написанное было оглашено прихожанам после его смерти; второй, с такою же волей, — отправит реймскому архиепископу; третий — передаст другу.

Расчет его прост: если погибнет один экземпляр — останутся два других, если погибнут два — останется третий.

Один из трех должен дойти до народа…

Выполнив задуманное, больной, ослепший Мелье запирается в своем доме. Он порывает все связи с внешним миром — ему никто больше не нужен. Не принимая лекарств, он не принимает и пищи. К чему жалкий остаток этой жалкой жизни, если он сделал все, что хотел и мог сделать?

Он умер в 1729 году.

Точная дата смерти осталась неизвестной.

Нет, не напрасно полуслепой старик переписывал свои листы: из трех экземпляров один дошел до читателей.

Рукописи, отправленные в нотариальную контору и в Реймс, пропали бесследно; повидимому, официальные лица, просмотрев крамольный текст, пришли в ужас и уничтожили «Завещание».

Но то, что было вверено руке дружбы, не погибло.

Правда, заслуга самого доверенного лица оказалась не столь уж велика: он, как и другие, струсил и не выполнил воли покойного — письма священникам соседних приходов не были отправлены и «Завещание» не было оглашено.

Но друг все же понял значение рукописи. Он не сжег и не разорвал ее. Он отвез ее в столицу и передал самому хранителю печати Франции господину Шовлену.

Казалось бы, Щовлен мог поступить так же, как и архиепископ реймский: уничтожить манускрипт.

Но здесь покойному Мелье повезло.

Господин Шовлен и сам не чуждался идей просвещения. Как и многие либеральные аристократы, он кокетничал с философией и философами. Антиправительственный и антицерковный памфлет не на шутку заинтересовал его. Министр передал рукопись своему приятелю, академику Келюсу. Келюс, человек еще более широких взглядов, чем Шовлен, приказал тут же составить несколько копий с «Завещания»…

А дальше… Дальше количество копий быстро умножалось. С десятков счет перешел на сотни. Уже в первый год после смерти Мелье «Завещание» тайно продавалось.