Наследники Шамаша. Рассвет над пеплом

Однако все происходило очень быстро. Телега остановилась, и оттуда вытолкнули Александра. Ишмерай выдохнула — он был в рваной окровавленной рубахе, в окровавленных штанах и сапогах со связанными за спиной руками. Голова его была высоко поднята, но он заметно хромал. Даже отсюда она видела его выражение лица: оно горело ненавистью, решимостью и непоколебимостью. Он шёл на смерть, не страшась ее, даже столь мученической. Даже хромой, избитый и окровавленный, он был невероятно красив.

Слезы брызнули из глаз Ишмерай, она затряслась и сжала кулаки.

Девушка, не слушая предостерегающего шипения Амиля, змеёй выскользнула из укрытия, низко опустив на голову капюшон. Она увидела Адлара Бернхарда. Он выдавал свое волнение, следя за толпой не меньше, чем за осужденными. Вильхельмина Райнблуме стояла неподалёку, застыв и следя за Александром огромными горестными глазами. Её сотрясали рыдания.

Мужчину подвели к трибунам. Он невозмутимо выслушал приговор. Затем его подвели к столбу, привязали, и к нему подошёл священник.

Стражники обратили внимания на невысокую фигуру, закутанную в плащ, с капюшоном на голове. Один из них поспешно подошёл к ней, толкнул ее и воскликнул:

— Сними капюшон сейчас же!

Но девушка не подчинилась, продлевая жизнь стражнику.

— Эй, ты! — крикнул он, и на них начали обращать внимания.

Стражник сам смахнул капюшон с ее головы и на мгновение застыл, затем заорал что есть мочи:

— Тревога! Тревога! Это она! Ведьма! Она здесь!

Взрыв.

Огонь вырвался с такой силой, что Ишмерай почудилось: ей оторвало руки вместе с сердцем и другими органами. Кожа взвизгнула ожогами, а голова едва не разлетелась на куски. Но боль не имела для неё значения. Ее подгоняла боль за Александра, за каждый дюйм его существа, за каждый тяжёлый шаг, за каждый синяк, кровоподтёк и рану на его мощной едва прикрытой спине. Он был внушителен и красив даже теперь, в грязной окровавленной разодранной плетьми рубахе. Он старался держать спину прямо, хотя что-то причиняло ему невероятную боль. Он был мрачен, невозмутим, он ненавидел. Он будто был готов умереть.

«Ты не умрёшь сегодня…» — думала она, с трудом соображая, что происходит. В ней просыпался неистовый черный зверь. Он жаждал мести, криков, крови…

И пролились крики ужаса мягким теплом на её почерневшую душу. И наполнил аромат крови ее сердце радостью и блаженством. И захлестнула ее чернота, затопив площадь, Аннаб, небеса. И понесла она смерть и разрушение людям.

Ишмерай неторопливо шла по площади, а вокруг в панике метались люди. За спиной она слышала рык Обсидиана, который ангелом смерти следовал за ней. Девушка шла к столбу, к которому был привязан ничего не понимающий Александр — он еще не увидел ее, ибо ее окутывало золотое пламя. К ней кинулись стражники, но Ишмерай разметала их одним взмахом руки, вырвав жизнь сразу из пятерых. Резко разведя руки в стороны, она взорвала площадь снова, и люди кинулись кто куда. Кинулись врассыпную и стражники, предпочитая спасать шкуру, нежели сражаться с неведомой им силой.

И возжелала она больше криков, крови и смерти. И возжелала она погибели городу, который полюбила. И возжелала она мора и бед для людей. И разорвалась ее когда-то чистая душа, смешав чистоту свою с чернотой и золотым светом. И почувствовала Ишмерай, что умирает, и что смерть дарует ей иную форму жизни, иную кровь, душу и имя. И что душа стонет, умирая. И что сама она льёт слезы черного торжества, гнилой радости, ослепляющей боли и нечеловеческих криков. Она чувствовала, что, продолжая, она умрёт в своей гнили, чудовищем. Но слишком высока для нее была цена жизни Александра, слишком сладок его взгляд, слишком тепла улыбка. Она не могла иначе. Она не хотела.

Крики наполняли её слух, но биение драгоценного для нее сердца было громче. Он жил.

Ослепительный белый свет больно обжёг щеку. Атаргата вступила в бой и задела Ишмерай. Но та не заметила боли. Она видела только врагов и Александра, привязанного к столбу, ибо сквозь непроглядную тьму слышала она голос сердца. И стал этот голос страхом, страх — отчаянием, отчаяние — болью, боль — злостью, злость — свирепством, свирепство — надеждой и непроглядной жестокостью. И велика была ее жестокость, и беспросветно отчаяние. Этот человек был ее воздухом и кровью, дыханием и биением сердца. Без него не было ни смысла, ни тепла, ни света. Он был светом, и они посягнули на этот свет.

Ишмерай сходила с ума, сгорала в своём огне, но не боялась боли, все туже сжимающей горло.

Но один из стражников все же пробрался к Александру и зажёг хворост. Хворост разгорался быстро. Завизжало ее сердце, и разум ослеп от ненависти.

Ишмерай, превозмогая сильную боль в ногах, не желавших заживать после пыток, кинулась вперёд. Она взмахнула рукой, и стражнику выжгло сердце. Атийцы оказались рядом с Александром быстрее. Они разрубили верёвку, и Александр рухнул на землю. Огонь, перекинувшийся на штаны Александра, удалось потушить. Но вместо того, чтобы бежать вместе с ними, он оттолкнул их, что-то крича.