Наследники Витовта. Династическая война в Великом княжестве Литовском в 30-е годы XV века

Все эти свидетельства необходимо рассматривать не сами по себе, а в определенном контексте. Как мы видим, сведения об участии русской знати в избрании Свидригайла исходили и от него самого, и от польских правящих кругов. Свидригайло стремился подчеркнуть легитимность своего прихода к власти, а она обеспечивалась его наследственными правами и единодушным решением политически активной части общества. Единодушие при принятии того или иного решения было традиционным императивом средневековой политической культуры, причем и для архаического общества[633], и для таких представителей ученой западнохристианской культуры, как Фома Аквинский или Ян Длугош[634]. Разумеется, это не могло исключить существования разных группировок в правящих кругах[635], — но уже принятое решение монарх и его окружение стремились представить как всеобщее и единодушное. Это делалось по-разному: указанием на знать разных частей государства (Литвы и Руси) и на разные слои общества — князей, бояр с их «слугами»[636] и даже «весь народ»[637]. Но это еще не дает оснований всерьез считать, что «весь народ» действительно был причастен к «избранию» Свидригайла (о том, что оно могло собой представлять и кто мог в нем участвовать, пойдет речь ниже). Точно так же из этих, казалось бы, прямых свидетельств было бы опрометчиво делать вывод, что русская знать наравне с литовской была причастна к возведению князя на Виленский престол. Еще меньше оснований доверять свидетельствам польской стороны: ей необходимо было показать нелегитимность пребывания Свидригайла у власти, а для Олесницкого, как и для Длугоша, это выражалось в конфессиональных категориях, тем более что адресатом послания краковского епископа также было духовное лицо. Формулировки наподобие приведенных выше — не редкость в источниках по политической истории ВКЛ, однако это не означает, что их следует воспринимать дословно: скажем, Ягайло в разгар конфликта со Свидригайлом утверждал, что после смерти Ольгерда в 1377 г. был единодушно возведен на освободившийся престол[638], хотя это не так; по-видимому, не было всеобщего согласия братьев Ягайла на брак с Ядвигой, о котором упоминается в Кревском акте, а ученый спор о том, как понимать слова «Летописца великих князей литовских» о согласии бояр на этот акт — как отражение реальности или как литературную формулу, — тянется уже не одно десятилетие. Из «князей, прелатов, баронов и знатных людей земель Литвы и Руси», упоминаемых в качестве гарантов Мельненского мира 1422 г., представителями Руси можно счесть разве что Гедиминовичей, княживших или наместничавших на русских землях ВКЛ, да пару православных бояр, и то — если понимать Русь в конфессиональном, а не в территориальном плане (кстати, это еще раз показывает, сколь далекими от нынешних были тогда воззрения на представительство). Хотя в посланиях Сигизмунда Кейстутовича и его вельмож Ягайлу от 25 сентября 1433 г. говорится, что в момент их написания к Сигизмунду съехалась «вся земля», фактически звучат лишь имена нескольких наиболее влиятельных сановников из окружения великого князя[639]. Наконец, смоленский летописец — современник событий утверждает, что Казимира в 1440 г. призвала на княжение «вся земля»[640], хотя в действительности это решение приняли несколько самых влиятельных князей и панов[641]. Возвращаясь к судьбе литовского престола в конце 1430 г., уместно обратить внимание на уже неоднократно упоминавшийся «витебский манифест», в котором к числу «избирателей» Свидригайла отнесены не только литовцы и русины, но и жомойты[642]. Конечно, какие-то жомойты могли присутствовать в Вильне и Троках в октябрьские и ноябрьские дни 1430 г. Но в правящей элите ВКЛ они представлены не были, управлял Жомойтью староста, назначавшийся великим князем, — в 1430 г. им был Кезгайло, знатный боярин все же литовского происхождения (хотя его мать была родом из Жомойти). Упоминание о Жомойти в послании на собор католической церкви было нужно как указание на первоначальный территориальный объем власти Свидригайла, предтеча титула «великого князя литовского, русского и жомойтского» (он стал последовательно употребляться, как показал О. Халецкий, лишь с 1442 г.).