Наследники земли

Елену не судили. Согласно закону, изданному королем и городскими властями, не преминул напомнить глашатай, все рабы, обратившиеся в церковный суд, требуя освобождения, и подчинившиеся решению этого суда, приговариваются к смертной казни. Осужденную, гречанку и христианку, не поволокут по городу, как других рабов, а немедленно повесят.

Одни встретили такое проявление милосердия свистом, другие – аплодисментами.

Пока глашатай произносил речь, многие, и в том числе Уго, внимательно следили за тем, что происходит во дворце епископа, в переулке, ведущем к Новой площади.

– Епископ сидит во дворце, – говорили в толпе.

– Освободи ее, освободи! – закричала какая-то женщина.

– Она христианка, – высказался кто-то. – Она не должна быть в рабстве!

Раздавалось больше голосов, больше аплодисментов. Где-то завязалась драка.

Пронесся слух, что открылись большие ворота епископского дворца. Ожидание превратило крик в ропот. Судья и несколько городских советников вышли из резиденции епископа и вернулись на площадь. За ними шли простой священник и двое причетников. Толпа загудела с новой силой.

– Он пришел ее исповедовать, – объяснил старичок, оказавшийся рядом с Уго.

Площадь была переполнена. Людей за спинами Уго и Катерины, стоявшей по правую руку от виноторговца, становилось все больше. Русская смотрела куда-то вдаль отстраненным и растерянным взглядом. Барча застряла в нескольких рядах впереди.

Все случилось быстро: гречанку исповедали, подняли на помост, накинули на шею веревку и тянули, пока ее ноги не поднялись над головами людей, – собравшиеся замерли, увидев, как она бьется в смертельных конвульсиях. А уже через несколько мгновений взошедшее солнце осветило холодными лучами мертвое и неподвижное тело Елены.

23

– Когда дело касается денег, каталонцам сам черт не брат, – пожаловался Уго по пути домой.

Катерина еле волочила ноги, опираясь на Барчу. Толпа – преимущественно простые люди и вольноотпущенники – возвращалась в Раваль. Шли с опущенной головой, разговаривали полушепотом – и только некоторые женщины громко спорили. Настроение было подавленное.

– Совет Ста и судья преподнесли рабам, надеявшимся на епископа, жестокий урок, – заключил Уго.

Дом Барчи стал пустынным и тоскливым. Причиной тому было не отсутствие Елены – гречанка прожила в доме всего несколько дней, – а терзающее душу сомнение… Не они ли виновны в смерти несчастной девушки?

– Неужто это Рехина донесла? – спросил Уго.

Катерина рухнула на стул возле очага и пустыми глазами уставилась на старую обшарпанную столешницу. Барча стояла на ногах.

– Вот сейчас и узнаем, – сказала мавританка.

Она подошла к лестнице и что-то крикнула по-арабски. Ответа не было. Она крикнула еще раз, погромче. Едва Барча занесла ногу над первой ступенькой, спустился юный мавр. Барча, не дав ему вздохнуть, схватила его и принялась трясти, одновременно расспрашивая. Раб молчал. Неистово ругаясь по-арабски, Барча гневно указывала на дверь, угрожая юному мавру вечными муками, – по крайней мере, так предполагал Уго. Затем Барча замахнулась, чтобы отвесить юнцу пощечину, тот съежился и застонал. Мавританка ударила его по щеке и вытолкала на улицу. Услышав покаянный тон, которым юнец заговорил с Барчей, Уго укрепился в подозрении, что Рехина была причастна к аресту Елены.

– Она спрашивала о бедной девочке, – сказала наконец Барча. – Хотела, чтобы ей рассказали все, что слышно, и ушла куда-то с утра пораньше.

Рехина занималась врачеванием. Вернувшись из Тортосы, она вновь стала помогать женщинам в госпитале Санта-Крус и еще подвизалась в разных местах, где требовались ее услуги. Родные ее пациенток не раз захаживали в дом Барчи, чтобы отыскать Рехину. Поначалу мавританка старалась не обращать на них внимания – ей меньше всего хотелось помогать еврейке, но под умоляющими взглядами страждущих она в конце концов сдавалась. Если Рехины не было в доме, Барча разрешала ее подождать, а если еврейка была у себя, показывала, где находится ее комната.

Где Рехина обедала? Уго и Катерина видели, что ее раб ест на лестнице, до остального им не было дела. Но Мерсе как-то рассказала отцу:

– Она трапезничает с монахинями, как правило, в Жункересе, но бывает, что ее зовут и в другие монастыри Барселоны. Матушка рассказала, – призналась также Мерсе, – что с монахинями она проводит почти все свое время. Так было и до Тортосы, а теперь… Мне кажется, если бы она не была за тобой замужем, то вступила бы в какой-нибудь орден. Есть что-то странное в этих монахинях…

– Что, например? – Уго был заинтригован.

Дочь колебалась:

– Думаю, это уже не имеет значения…

– Мерсе!

– Матушка взяла с меня слово, что я никогда не буду в этом копаться, но прошло много времени, да и врачом мне уже не стать, – засмеялась Мерсе. – Я лучше буду читать стихи, а не трактаты по медицине. Мне они больше нравятся, батюшка.

– Так что ты мне хотела сказать? – переспросил Уго.