Наследники земли

Он собирался ответить, что был виночерпием, но ему хватило благоразумия промолчать. В этих стенах ее насиловали и оскорбляли. Как можно сравнивать их положение? Однако что-то подсказывало виноделу, что это не единственная причина, по которой Катерина не хочет появляться во дворце на улице Маркет. При всем своем тяжелом прошлом в повседневной жизни Катерина вела себя непринужденно, с достоинством, превыше всего ставя свободу, а не почести и благодеяния, какими чванились остальные. Как женщина, сознававшая свою красоту и привлекательность, она вела себя на равных с любым, кто бы перед ней ни был. И на все вопросы об их отношениях с Уго она давала один и тот же ответ. «Как только эта блудливая сука сдохнет, мы поженимся», – говорила Катерина в таверне всем, кто готов был ее слушать, а таких постоянно собиралась целая армия.

Нет. Не рабство было причиной ее отказа идти во дворец. Причиною был ребенок. Уго понял это после того, как его несколько раз будили посреди ночи еле сдерживаемые рыдания Катерины.

– В чем дело? – спросил он в темноте у Катерины, которая повернулась к нему спиной.

В ответ Катерина лишь всхлипнула.

– Все в порядке? – допытывался Уго.

Катерина еле слышно прошептала, что нет.

Она снова заплакала – так тихо, что казалось, хотела незаметно выплакать все горести, о которых Уго не решался спросить. Пока однажды сам не догадался.

Да, Катерина была рабыней в том дворце, но значительно важнее было то, что она родила там двоих детей, которых Рожер Пуч продал в рабство. Получив свободу, Катерина решила узнать о судьбе своих детей. Попытки оказались бесплодными.

Никто ничего не знал: ни дворцовая прислуга, оставшаяся на улице Маркет после изгнания Рожера Пуча, ни знакомая рабыня, прошедшая через то же самое. Кто-то считал, что граф продал малышей подальше от Барселоны, чтобы никто никогда не смог установить родство. Вполне в духе Рожера Пуча.

«Где-то должны быть документы о продаже этих детей, – объяснила им однажды Барча, – если мы их найдем, то узнаем, кто покупатель, и, может быть, сможем выяснить, где они сейчас».

Мерсе тоже дала им надежду, сказав, что уговорит Герао поискать эти бумаги среди документов, изъятых у графа. Однако через пару дней она заявила: «Все бумаги отправили в королевскую канцелярию. Ничего нет. И мы не знаем, какой нотариус заверял бумаги… Мы ничего не знаем!»

Но Катерина при содействии Барчи не упускала ни малейшей возможности что-нибудь разузнать и спрашивала у каждого раба или вольноотпущенника, приходившего в их дом, не знает ли он что-нибудь о ее детях. Следов не нашлось.

И теперь казалось, что появление на свет Арнау омрачило отношения Уго и Катерины: она чувствовала, что снова раскрывается рана, которая заживала невероятно медленно (если такая рана вообще может зажить в сердце матери), а Уго, как ни старался, не мог скрыть того счастья, которое дарят ему дочь и внук. Это счастье он хотел разделить с Катериной, как и владение виноградником.

– Я научу тебя подрезать побеги, ухаживать за ними, лечить…

– Он будет твоим? – прервала Катерина его рассказ, исполненный почти детской радости.

– Что значит «твоим»?

– Виноградник. Он будет твоим или владельцем будет Бернат, а ты просто станешь на нем работать?

Уго на миг засомневался.

– Нашим. Он будет нашим, – твердо сказал Уго, – твоим и моим.

25

Все духовенство охвачено смутой, и только Бенедикт осмеливается издавать буллы и вмешиваться во все дела Церкви – он единственный в состоянии принимать решения. Все остальные замерли в ожидании. Каталонское духовенство, как и большая часть кастильцев, сохранивших верность Бенедикту, не хочет предавать папу, пока в Констанце не будет избран другой понтифик, который заменит Бенедикта и положит конец расколу. Но в то же время испанские церковники не хотят выступать против короля Альфонса, который поддерживает Констанцский собор и делает ставку на окончание схизмы.

Так говорил Бернат Эстаньол, граф де Наварклес и адмирал каталонского флота, сидя во главе длинного стола во дворце на улице Маркет, за которым пировало свыше дюжины именитых граждан Барселоны вместе с их женами. Уго внимательно прислушивался к разговорам, поскольку от разрешения церковного кризиса зависела свобода Барчи. Он так увлекся ходом беседы, что слуга, нарезавший мясо и раскладывавший его по тарелкам, смерил Уго недовольным взглядом – тот едва прикоснулся к филе куропатки.

– Дело ясное! – сказал вдруг один из городских советников, сидевший напротив винодела, слева от Мерсе: та занимала место во главе стола с другой его стороны, лицом к лицу с адмиралом.

Советник воскликнул как раз в тот момент, когда Уго подносил ко рту отменный кусок куропатки, взяв его двумя пальцами и положив на хлеб. Просто объедение! Куропатка была нежная и вкусная. Мерсе улыбнулась, когда увидела, что отец принялся за еду.

– Все дело в деньгах и регалиях, – продолжил советник, – все, от кардиналов до бенефициаров самых бедных церквей, затерянных в горах, боятся, что папа, которого выберут в Констанце, отберет у них привилегии.

– А если собор закончится ничем?