– Да-да, именно! – Рехина сжала кулаки, крылья носа затрепетали. – Жить еврейкой стало невозможно! Христианам мало того, что они нас убивают и насилуют, заставляют отказаться от нашей веры и принуждают обратиться в свою; они нам даже дышать не дают. – Рехина замолчала, сдерживая рыдания. Уго тоже молчал. – После того что случилось в еврейском квартале, мы перебрались в этот дом потому, что по соседству жили наши друзья – одни выкресты, другие иудеи, но все были объединены какими-то связями. Были и такие, кому посчастливилось выбраться из Нового замка, где случилась вторая резня; поэтому никто не упрекал брата или зятя за то, что они склонились перед фанатичными требованиями христиан и переметнулись в новую веру; ведь убийца с ножом и мертвецы под ногами – более чем убедительный аргумент. До недавних пор такой образ жизни казался нам терпимым. – Теперь Рехина говорила жестко, ее боль превратилась в гнев. – Наши обращенные братья доказали искренность своей веры, построив церковь Пресвятой Троицы и создав объединяющую нас общину. Ты знаешь, им ведь не дозволяют покидать пределы королевства. Говорят, что обращенные отправляются в Берберию под предлогом торговли, но на самом деле их истинная цель – вернуться к вере наших предков. Мы – те, кто остался иудеями, – продолжаем хранить нашу веру, хотя и ведем себя осторожно, не выставляемся напоказ; в отсутствие храмов и школ мы заперты в наших домах, стараемся ни единым движением не пробудить ярость Барселоны, которая нас так невзлюбила. Но вот теперь, в добавление ко всему, королева и епископ запретили нам даже разговаривать с обращенными, даже находиться с ними рядом! Тот, кто нарушит новый указ, будет повешен без права на помилование или прощение. Уго, мы не можем ни с кем общаться. Ты – один из немногих, кто осмеливается заходить в этот дом… Единственный, кто заходит регулярно! – Рехина говорила с таким пылом, что Уго не мог вставить и слова. – Наказания за неподобающую одежду тоже ужесточились: для мужчин обязателен черный длиннополый сюртук с красно-желтым кругом на груди, для женщин – приметная островерхая шляпа. – Рехина покачала головой. – Но самое главное, что рассорило нас с нашими друзьями и родственниками, – это распоряжение епископа: всем обращенным велено в двухнедельный срок покинуть дома, имеющие общую стену с домами иудеев. Всем нашим соседям пришлось переехать! Они нас ни в чем не обвиняют, но, конечно, без раздражения не обошлось. Люди уже пресытились страданием! А кто же заселился в опустевшие дома? Фанатики! Такие же фанатики, как и этот ваш новый папа в Авиньоне. – (Уго развел руками, показывая, что совершенно не в курсе дела.) – Новый папа относится к евреям с открытой враждебностью. Только Богу – разумеется, вашему – известно, что нас ждет. С каждым днем все меньше женщин приходит ко мне за лечением. Я не могу выйти на улицу без того, чтобы меня не оскорбили, не плюнули под ноги, – прошептала Рехина.
Она была полностью опустошена, выплеснув все свои беды.
Уго не знал, что тут можно ответить. Рехина сидела, опустив голову. Он попытался отвлечь подругу от горестных дум. Завел разговор о винограднике и об Арсенде, потом и о рабах, насчет которых хотел посоветоваться… Рехина не отвечала.
– Прости меня, Уго, – наконец произнесла она. – Я ценю твои усилия, но поддержать беседу не могу.
Хозяйка пошла из сада в дом, оставляя гостя в одиночестве.