Наследница

Он успокаивал себя, как мог, уговаривая, что Чубатый не так прост, раз выставил пост возле его дома. Он мысленно благодарил Павла за это и надеялся, что ребята не пропустят такого типа — узнают, почувствуют. И все-таки, как только Воронцов закрывал глаза и пытался вздремнуть, ему являлись картины одна страшнее другой. Он видел, как Лия беспечно открывает дверь и застывает на пороге. Человека, который глядит на нее сверху вниз с ухмылкой. Себя — стоящего в стороне и кричащего ей, чтобы немедленно бежала. Но почему-то, несмотря на то что он стоял совсем рядом, Лия не видела и не слышала его. От таких снов Николай сразу просыпался. Но и тут становилось не легче, потому что со всех сторон подступали воспоминания…

О смерти Вики он узнал лишь через две недели, когда они вернулись с задания. Сказал радист, принявший сообщение. Добавить или объяснить он ничего не мог, и еще две недели, пока ему наконец не разрешили вернуться в Союз, Воронцов провел как уж на сковородке. Временами казалось — произошла ошибка. С Викой ничего не может случиться. Она молодая, сильная, здоровая. Что же могло тогда… Он столько раз менял адрес. Спутали. Умерла какая-то другая Вика, может быть, фамилия похожа. Воронцов жил как во сне. Все вокруг потеряло облик реальности.

Возвращался он вот в такой же дождь, который моросит сейчас, в январе, размывая последние островки снега. Только тот дождь был теплым, летним и соленым — с привкусом его слез. От начальства, выразившего соболезнования, он вместе с Таней Егеревой направился прямо на кладбище. Ему сказали только, что Вика убита. И что Бройлера застрелили через неделю, когда он уходил от преследования.

Таня шла рядом тихая, отводила глаза и вжимала голову в плечи, как только он собирался что-нибудь сказать. Воронцов понимал, что она боится вопросов. А значит, с Викой случилось самое страшное, что только можно себе представить. Он не стал спрашивать Таню ни о чем, он лишь попросил показать могилу Вики, поблагодарил за все, что она для него сделала, и уговорил оставить его одного.

Таня согласно кивнула, только не ушла совсем — он заметил, — а свернула на другую дорожку и притаилась в зарослях кустов, оставшись вместе с ним мокнуть под проливным дождем. Боится за него. Значит, дело совсем дрянь.

Воронцов наклонился к могиле, провел рукой по надписи — Виктория Воронцова. Горе было настолько огромным, что не умещалось больше в сердце, разрывало его на части. Николай сидел и тупо смотрел на надгробную плиту. А по лицу бежали теплые струи дождя вперемешку со слезами.

Из аэропорта Воронцов доехал домой на такси. Сил не было спускаться в метро, толкаться среди людей. Метро казалось подземельем — спустишься и останешься там навсегда. У самого дома он заметил знакомую машину, и от сердца отлегло. Раз все еще тут, значит, пока ничего страшного. Но на всякий случай отметил, что машина прежняя, а значит, не очень стараются оставаться незамеченными.

Как только Николай вышел из лифта, Дик устроил такой концерт, что он поневоле улыбнулся. Не успел он вставить ключ в дверь, а та уже открылась, и Лия прыгнула к нему, как кошка, ухватилась за шею. Николай прижался губами к ее лбу. В голове промелькнула странная мысль: «Если бы у меня была дочь, она наверняка вот так же встречала бы меня каждый вечер…» О чем это он? Какая дочь?

Николай отстранил Лию, внимательно оглядел ее. Цела и невредима, и в полном порядке. Значит, успел вовремя. Он посмотрел вниз, машина продолжала стоять на месте. Значит, охрану не сняли только потому, что он вернулся домой. Значит, можно немного расслабиться.

Нужно принять душ с дороги, поесть, связаться с Пашкой, тот уже должен был получить фотографию Глеба Шмарина, которую ему переслала по электронной почте Венера. Нужно позвонить Вере, объявиться, поблагодарить за Дика. Нужно сделать тысячу дел, но, похоже, Лия об этом ничего не хотела знать.

Ему с огромным трудом удалось сбежать из ее объятий в душ, но едва он смыл с себя едкий привкус дальней дороги, она отдернула занавеску и шагнула под струи воды так быстро, что он даже не успел запротестовать. А через секунду уже не мог противиться — так необыкновенно это оказалось: теплая вода и горячие губы, и один за другим взрывы чувств, потрясающие душу и тело…

Лия набросила на плечи халат и принялась обтирать Воронцова большим банным полотенцем. Он лежал на животе, подставив ей спину, и вдруг понял, что делает все это, скорее, для нее, чем для себя. Ему хотелось встать, одеться, обзванивать друзей, делиться информацией, спрашивать, спорить. Хотелось ехать к Чубатому и решать, где теперь может быть Шмарин и стоит ли ставить в известность военных, занимавшихся делом Самохвалова. Мысленно он уже сидел в машине и мчался к Чубатому, а Лия, зажмурившись, все еще старательно терла ему спину, считая, вероятно, что он чувствует то же, что и она.