Наследства

По-прежнему остававшийся на стенах делфтский кафель, покрытый темным слоем жира, потрескался и раскололся, а на единственном стуле валялись пожитки, чей изначальный цвет нельзя было определить. Вонь стояла ужасная, и когда открыли дверь, штук десять крыс с писком разбежались. Попировали они на славу, как доказывало состояние Жерома Лабиля. Он отправился на кладбище Иври к тем, кого так долго туда складывал, включая казненных дезертиров и вермахтовских самоубийц.

По возвращении из Пуату Жана Бертена ожидал убийственный сюрприз: его запас «Эсмеральдины» был полностью уничтожен, а «Селена» сильно обветшала. Он снова взял на себя руководство собственным предприятием и занялся ремонтом виллы. Вскоре та была целиком сдана Жаку Гренье, доверенному лицу с Центрального рынка, оптовому торговцу маслом-яйцами-сырами, что поселился здесь с женой Шанталь, их одиннадцатилетним сыном Филиппом и десятимесячным младенцем Роже.

Их мебель была совершенно однородна по стилю — бело-золотой Людовик XIV — и источала заводской аромат, своеобразное благоухание оптовой мебельной фабрики, спокойствие массового производства и копий таких картин, как «Молодая цыганка», «Кричащие олени» или «Танец эльфов». Даже во времена Мавзолео «Селена» такого не видела. Денежные средства и впрямь были посолиднее.

Жак Гренье был красномордым толстяком, который в молодости обучился ремеслу мясника и по воскресеньям ходил на охоту. Шанталь, напротив, была очень бледной и носила на затылке шиньон, коричневая спираль которого точь-в-точь напоминала хорошо сформированную какашку. Можно задуматься над тем, что в форме шиньона вообще есть что-то фекальное, начиная с гладкого и блестящего шиньона Шанталь Гренье и заканчивая тощенькими козьими хвостиками старых крестьянок. К тому же семья Гренье выстраивала причудливую ассоциативную цепочку между пищей и дерьмом, считая последнее результатом первой, которой Жак Гренье уделял большую часть своей энергии. Ну а Филиппу однажды попала в руки биография кюре из Арса, и мальчик наивно полагал, что к этому «дяденьке дьявол приходил какать» — подобная ситуация его завораживала и занимала его мысли. Правда, пример братца — отвратительной трубки, пожиравшей с одной стороны и испражнявшейся с другой, вероятно, тоже поразил его воображение. Таким образом, словно в соответствии с фрейдистскими теориями, замыкался идеальный круг из финансовых, пищевых и каловых представлений.

Досадуя на то, что Филипп на нее не похож, Шанталь Гренье переносила на малютку Роже обожание, перераставшее в слабоумие. Она получала значительные проценты с завода по производству молочной муки, и ей пришла мысль организовать конкурс на самого красивого младенца, первый приз в котором по всей справедливости должен был получить Роже, ну и вдобавок это непременно активизировало бы продажи. Приз представлял собою сотню коробок молочной муки, а кроме того фотографию лауреата должны были опубликовать в выходящем два раза в месяц бюллетене фирмы. В качестве избирательного участка выбрали большую гостиную на первом этаже, где поставили эстраду для жюри, состоявшего из двух педиатров, санитарки и нескольких бакалейщиков. Поставили еще скамейки для матерей конкурсантов, которых записалось десятка два. Они пришли после обеда, в палящий зной, каждая с тяжелым розовым либо голубым свертком, который орал, зажмуривая глаза и судорожно сжимая кулаки. Младенцев снабдили жирными номерами на табличках, словно перед гонками, Роже получил, разумеется, номер 1, а матери обменивались язвительными улыбками: зависть, ревность, конкуренция достигли кульминации в жгучей ненависти, смертоубийственных позывах. Эти свирепые матроны разместились посреди затхлого запаха конюшни и мочи, распрямляя складки на цветастых платьях.

Ну а затем «Селена» стала свидетельницей сцены из Альфреда Жарри, поставленной Бунюэлем. За краткой речью педиатра последовало выступление фабриканта, расхваливавшего состав детской муки, после чего наконец открылись дебаты: в неописуемой суматохе раздетых конкурсантов измеряли и взвешивали. Прения были такими же жаркими, как и воздух, и когда удача сопутствовала тому или иному конкурсанту, матери бросали друг другу колкости, которые вскоре превращались в оскорбления.

— Тише, дамы! — визжал главный бакалейщик в рыгавший и скрипевший микрофон. — Дамы, тише!

Никто уже не слышал друг друга, и, словно охваченные соревновательным духом, вопящие младенцы опорожнились все одновременно — уж к этим-то покакушкам кюре из Арса никакого отношения не имел. Председатель жюри во всю глотку орал в микрофон:

— Я очень рад… очень рад… рад объявить, что… номер 6… мер 6… получил приз самого красивого младенца… младенца… денца… щедро…

Шанталь Гренье побледнела еще сильнее обычного. Разумеется, произошло какое-то недоразумение. Но в этом аду кромешном ей некогда было задуматься. Тогда как раз были в моде заостренные туфли — вот они-то и пошли в ход, нанося резкие удары.

— Тише, дамы, прошу вас!