Наследство в глухой провинции

Я даже уверена, что она бы сказала примерно так: «Мужчина должен быть счастлив уже от того, что женщина обратила на него благосклонный взгляд. Позволила сделать ей подарок. От этого всем приятно: и ей, и ему. Тот, кто делает подарок, вырастает в собственных глазах. То есть мужчина растёт с помощью женщины. А раз так, чего косоротиться и разыгрывать из себя бесполое существо!»

Вроде мы дружим с Олькой сравнительно недолго, всего три года, а как, однако, глубоко въелась в моё сознание её философия. Может, потому, что с ней удобнее жить?

Мимо меня в ванную проследовала Лера. Кивнула:

– Доброе утро!

– Приведешь себя в порядок, завтракать приходи, – сказала я ей вслед.

Фёдор опять предупредил меня, чтобы я из дома никуда не ходила.

Он думает, я захочу гулять по районному городу Ивлев и знакомиться с местными достопримечательностями? Надо будет спросить о том у Леры – что здесь можно посмотреть такого, чего нет в наших маленьких южных городах?

Или остаться необразованной в плане краеведения и провести день в квартире Михайловских?

Женщине в доме всегда найдётся работа. Я стала увлеченно приводить в порядок квартиру, в которой жили близкие мне люди. Потом, когда я уеду, у них будет возможность лишний раз меня вспомнить.

Начала я с того, что стала протирать хрусталь в серванте – его было откровенно мало. Отчего я не подумала об этом, когда упаковывала в стружки – люди Бойко побеспокоились даже об этом! – тёткин хрусталь. Если бы я так не торопилась, сейчас могла поставить хотя бы часть из него в этот сервант… Кажется, я теперь всё время буду говорить если бы…

Постепенно работа увлекла меня, и я стала потихоньку напевать, потом петь всё громче, прямо соловьем заливалась, так что даже не сразу расслышала телефонный звонок. Не сомневаясь, что звонит соскучившийся Федор, я схватила трубку и услышала:

– Лариса Сергеевна?

– Это я. – У меня почему-то сразу охрип голос. Я не имела знакомых в Ивлеве, кроме Михайловских, и потому услужливый внутренний голос сразу предположил: звонит кто-то из выживших бойцов окружения Далматова. Хотят занять принадлежащий им дом.

– С вами говорит… знакомый Александра Игнатовича.

– Бойко? – почему-то решила уточнить я.

– Бойко. Он в больнице. Очень плох. Хочет вас видеть.

– Меня? Почему меня? Мы с ним встречались всего один раз. Что ему от меня надо? У нас с ним не может быть никаких дел! – Я запаниковала. – Ехать в Костромино? Я не поеду!

– Никуда не надо ехать. Он здесь, в ивлевской больнице. Нельзя отказывать в последней просьбе умирающему.

Ну чего я запричитала? То была отчаянно храброй, чуть не поехала к дому Далматова, когда там началась стрельба, а тут в больницу боюсь ехать?

– Хорошо, – по возможности спокойно согласилась я, – скажите мне, куда подъехать? Где он лежит?

– Вас отвезут. Через десять минут за вами заедет машина.

Позвонить Фёдору и сказать о звонке? Но он наказал мне сидеть дома и сейчас скорее всего повторит то же самое. Отчего-то я была уверена, что на него не подействует даже то, что я собираюсь ехать у смертному одру. И умирает человек, который не сделал мне ничего плохого… А вообще, чего этот Фёдор мною распоряжается? Мы пока не муж и жена, я вполне свободный человек!

Я вдруг вспомнила, о чём говорила недавно Ольга в наших очередных рассуждениях на тему любви:

– Любовь – это разновидность несвободы. Любящий человек уже себе не принадлежит.

– А ты хочешь принадлежать только себе?

– Естественно. Здесь отдача стопроцентная: сколько я в саму себя вложу, столько и назад получу, а вот любя кого-то другого, неизвестно, что получишь в ответ!»

Правда, тогда, когда мы с ней этак лениво препарировали мечту человечества – идеальную любовь, Ушастый в нашем офисе ещё не появился. И я не знала, что столь циничное отношение Ольги к области высоких чувств – следствие глубокого разочарования в них, полученное благодаря именно Алексею Кононову.

Под окном засигналила машина. Я вышла на балкон и глянула вниз. Так и думала, что это будет черный «форд».

Бойко лежал в отдельной палате, и у дверей её дежурил охранник. Человек, который меня сюда сопровождал, надел белый халат и мне протянул такой же:

– Наденьте. Мы обещали медикам соблюдать их правила.

Он открыл передо мной дверь палаты, и с бьющимся сердцем я переступила порог.

Лицо умирающего покрывала восковая бледность, изменившая Бойко до неузнаваемости. Лежи он в общей палате, я, наверное, не сразу отыскала бы его среди других больных.

Мой сопровождающий склонился над ним:

– Александр Игнатович, Кирееву доставили.

Тот с видимым усилием приподнял веки.

– Пригласили!.. Сколько можно вас учить… Сплошная хунта, а не сотрудники… Оставь нас одних.

Человек беспрекословно подчинился. Бойко некоторое время молчал, потом тихо произнес:

– Садись поближе, мне трудно громко говорить.

Я подвинула стул совсем близко и склонилась к нему, но услышала совсем не то, что ожидала.

– Какая красавица была Липа!.. Когда она решила тут остаться, я следом помчался. Не мог жить без неё. А она Мишке хотела доказать, что и без него обойдётся…