Настало времечко…

Тогда Галочка применила военную хитрость. Накинула на плечи этот самый оренбургский пуховый платок, мамину широкую юбку надела – и в таком затрапезном виде отправилась куда-то, в Цветметпроект, что ли.

Кадровичка в Цветметпроекте полтора часа из кабинета ее не выпускала. Измором хотела взять. Все ждала, что ей жарко станет и она платок этот свой подозрительный скинет. Но Галочка сцепила зубы и выдержала. Даже усилием воли заставила себя не вспотеть.

А на другой день, конечно, тайное стало явным. И оскорбленная кадровичка открыла против Галины Степановны холодную войну. Не могла она пережить, что ее, старейшую работницу, двадцать лет просидевшую на кадрах и неоднократно премированную за бдительность, провела какая-то соплячка.

Нет, к начальству она не пошла. Начальство тут ничем помочь не могло, поскольку официального законоположения, направленного против беременных женщин, у нас не существует. Даже и профсоюз обязан защищать их наравне с другими трудящимися.

Она по-другому сделала. Стала ходить из отдела в отдел и шептать своим приятельницам:

– Видели новенькую?.. Авантюристка!.. Такой овечкой прикинулась, такой тихоней, а сама беременная по пятому месяцу. Вот змеюка!.. Будет теперь тянуть с нас декретные. Ну, я ей так не спущу! Наплачется она у меня.

И эта грымза сдержала свое слово.

Она поедом ела Галочку до самого декретного отпуска, до последнего дня и часа.

Ну, довольно, пожалуй. Всего не перечислишь. Скажем в заключение, что эта мужественная женщина, Галина Степановна, все-таки родила ребенка. Она счастлива и не раскаивается. Сейчас она воспитывает своего карапуза и, объединившись еще с двумя молодыми мамашами из нашего дома, ведет героическую борьбу с превосходящими силами собаковладельцев, чьи жучки, просим прощения, вконец записали единственный зеленый газончик во дворе.

Но когда родные и знакомые намекают ей в разговоре, что неплохо бы, пока годы не ушли, завести второго и тем самым выполнить-де свой долг перед обществом, Галина Степановна отвечает:

– На фиг мне это надо! Я вот себе одного родила – и хватит. А общество пусть застрелится. Пусть им аисты детей приносят, раз про них песни поют. Что-то про беременную бабу ни одна собака песни пока не сочинила.

Раз в неделю

Можно ли не любить детей?

А. Аверченко

– Ку-ка-ре-ку-у! – раздается у меня над ухом – и я просыпаюсь.

Это дочка. Забралась с ногами на мою тахту, сидит довольная, рот до ушей, – и кукарекает. А на дворе, между прочим, седьмой час утра, солнце только-только вылезло. Господи, до чего рано поднимаются дети! Даже по воскресеньям.

– Давай играть! – требует дочка.

Я сонным голосом бормочу стихи:

– Раз в неделю можно отоспаться.
Люди спят. Молчите, петухи!

Однако эта мольба ее не трогает:

– Давай играть. Я буду петух, а ты лиса.

– Хорошо, давай, – вздыхаю я. – Иди, петух, поклюй чего-нибудь. Там, в кухне, на столе вишни остались.

– Я уже поклевал, – отвечает она. – А теперь, лиса, уноси меня за дальние леса.

Так. Маневр не прошел. За дальние же леса мне не хочется. Это значит – надо нести ее в кладовку и там, нямкая губами, изображать съедение. То есть предстоит вылезать из-под одеяла.

– Знаешь, – говорю я, – что-то мне не нравится – в лису и петуха. Давай в кого-нибудь другого.

– Давай, – легко соглашается дочка. – Я буду заяц. А ты кто?

– А я волк. Гр-р-р! – страшно рычу я.

Дочка с визгом улепетывает в конец тахты и зарывается в складках одеяла. А я мгновенно засыпаю. Пока она там будет млеть от страха – полминутки у меня есть.

Черта с два – полминутки! Просунула руку под одеяло и щекочет мне пятку.

– Волк, а волк!..

– Гр-р, – на всякий случай вяло рыкаю я.

– Ну что ты лежишь, волчина? Догоняй меня.

Ну и зайцы пошли! Другой бы умотал сейчас куда подальше – в лес, в овраг, под кровать, – сидел бы там и трясся. А этот – надо же – догоняй его!

– Вот что, косой, – говорю, – не хочу я быть волком. Лучше я медведем буду.

Медведь добрый. Он зайцами не питается. По крайней мере – наши «медведи» с нашими «зайцами» сосуществуют вполне мирно…

– Медведь, а медведь! Ты что будешь есть – морковку или капусту? – Она протягивает ко мне сжатые кулачки: в одном – «морковка», в другом – «капуста».

– Какая морковка! – возмущаюсь я. – Какая теперь морковка, подумай!.. Я же в берлоге. У меня зимняя спячка. Я лапу сосу.

– Медведь, так ведь сейчас лето!.. Ну посмотри в окно – лето же, лето! – Она пытается оторвать мою голову от подушки и тянет, козявка, за волосы. Пребольно!

Нет, и в берлоге, видать, не спасешься. В кого бы мне перековаться? Может, в крота? Или в суслика?.. Хотя сусликом я уже однажды был. До сих пор помню, как она меня водой из норы выгоняла.

И тут мне в голову приходит спасительная мысль. Просто гениальная! Я даже улыбаюсь блаженно, несмотря на то что она, устав сражаться с моими волосами, принялась теперь откручивать уши.

– Слушай, – вкрадчиво начинаю я, – а ведь я вовсе не медведь… Я знаешь кто? Вернее – знаешь что?.. Я – бревно. Бревно!