Настасья Алексеевна. Книга 4

Небесная птица, орёл воздуха, крепкокрылый лайнер, прославленный годами самолёт ТУ-154 подлетал к Шпицбергену, неся в своём нутре сто тридцать пассажиров и одиннадцать членов экипажа, включая опытных пилотов и молодых, но тоже опытных стюардесс и стюардов. Самой молодой из всего экипажа Катюше Ланцовой совсем недавно исполнилось двадцать шесть лет, а самому старшему, можно сказать, почётному ветерану, второму пилоту Борису Фёдоровичу Судареву уже было целых пятьдесят восемь. Естественно, он и налетал часов больше сорока пятилетнего командира воздушного судна Евгения Александровича Николаева на тринадцать тысяч. Потому он и сидел за штурвалом, пилотируя летательный аппарат, хотя на Шпицбергене садился впервые.

Погода была неважная: внизу тучи проливали дожди, да Борису Фёдоровичу не привыкать. Он их столько навидался в течение девятнадцати с лишком тысяч налётных часов, что переживать уж забыл как. Но, находясь в сплошном тумане, ничего не видя, поинтересовался у штурмана:

– Где мы?

В ответ спокойное:

– Пока держим так.

Командир попросил уточнить:

– Ты определил место?

– На траверзе поворотной точки, – ответил штурман, что означало «на девяносто градусов от точки поворота».

– Корректирующий поворот нужен будет?

– Мы заходим.

Первая связь со Шпицбергеном состоялась в восемь часов семнадцать минут. Диспетчер Лонгиербюена попросил соединиться с ним при удалении восемь миль. Зазвучал сигнал предупреждения об опасном сближении с землёй. Он длится шесть секунд. Пилот среагировал. Штурман ответил диспетчеру земли:

Вызовем вас на удалении десять миль. Но диспетчер повторил фразу:

– ВКО двадцать восемь ноль один, сообщите удаление восемь миль.

Бортинженер Анатолий, тридцати восьми лет от роду, сообщает коротко:

– Восемь миль.

Штурмана зовут Игорь Петрович. Он моложе Бориса Фёдоровича на восемь лет. Недавно исполнилось полста. Слыша бортинженера, спохватывается:

– Ах, на траверзе удаление восемь миль…

Диспетчер с земли говорит:

– Правильно.

Облака несутся сплошным месивом. Ни малейшего просвета. Опять звучит сигнал опасности сближения с землёй, но через две секунды прекращается.

В наушниках звучит:

– Снижаемся

Борис Фёдорович констатирует:

– Флажок исчез на моём инструменте!

Третий раз звучит сигнал опасного сближения с землёй.

Командир информирует:

– Я поворачиваю влево немного.

Борис Фёдорович:

– Поставь прямо.

Командир:

– Пятнадцать. Боря, получилось?

Видимости впереди никакой. Разговор идёт быстрый. Слова вылетают как пули из автомата.

– Поставь.

– Сколько?

– Выключи.

– Выключено.

– Что я должен держать?

– Хорошо оставь это.

– Так, какие будут рекомендации,

– Может, мы выполнили четвёртый слишком рано? – спрашивает Борис Фёдорович.

Командир отвечает:

– Выравниваемся. Нет, надо направо.

Штурман:

– Так, сейчас получится. Метка справа?

Борис Фёдорович:

– Нет, всё ещё там.

Командир:

– Направо! Поворачиваем направо!

И в четвёртый раз раздался предупредительный сигнал об опасном сближении с землёй. Но по-прежнему ничего впереди и по бокам не видно. А самолёт летит с бешеной скоростью. Это же не велосипед.

Командир корабля просит пилота:

– Дай мне схему захода, Боря.

– Мы должны здесь снижаться? – спрашивает он.

– Будем снижаться.

– Должны зайти?

– Давайте нырять. Какой курс ты держишь, спрашивает штурмана.

– Триста градусов. Но здесь это – четырнадцать.

Командир:

– О Кей. Да, поправь.

Штурман:

– Пять метров. Так, я буду держать триста двадцать. Хорошо?

Пилот обеспокоенно интересуется:

– Не слишком мало?

Штурман смотрит на карту:

– Должен быть корректирующий поворот.

Командир:

– Нет, поворачиваем влево!

Штурман, облегчённо вздохнув:

– Тринадцать. Можно спускаться.

Пилот:

– Влево!

Штурман:

– Три градуса и пять минут. Идёт по глиссаде.

Самолёт пилотирует Борис Фёдорович. Ему хочется как можно быстрее сесть, вытереть пот со лба, попросить Катюшу стакан воды а, быть может, даже горячего чая. Видимость нулевая, и он с надеждой спрашивает штурмана:

– Мы теперь на посадочном курсе, правильно?

Отвечает командир:

– Чтобы вернуться на посадочный, сделаем небольшую коррекцию влево.

Штурман провозглашает:

– Триста тринадцать. Снижаемся!

– Командир:

– Всё нормально. Триста градусов.

Пилот:

– Триста градусов. Это нормально?

Только настоящие лётчики могут понять этот волнующий момент посадки, когда взлётно-посадочная полоса находится в долине, окружённой горами, а те не видны , напрочь скрытые севшими прямо на них облаками. Уж какой опытный пилот Борис Фёдорович, какие он только тысячи ни налетал часов, а с таким впервые столкнулся, когда снижаться приходится в неизвестность, а штурман говорит:

– Летим до тысячи ста пятидесяти, слишком высоко, должны спуститься.

Ему вторит командир:

– Должны спуститься. Да.

А пилот спрашивает на всякий случай:

– Как мы заходим? Правильно или нет?

Но кто ж его знает, когда ничего не видно. Но самолёт идёт на посадку. И слова летят ещё короче, ещё стремительнее:

– Шасси?

– Шасси выпущены.

– Правее.

– Влево.

– Как идём по высоте?

– Триста пять метров. Снижаемся.

– Это примерно пять метров, или нет?