Настасья Алексеевна. Книга 4

И начинается она на Шпицбергене в конце ноября, когда мелькнёт в один из дней последний слабый проблеск света над горой и всё, а в следующие дни, хоть утро, хоть середина дня, хоть вечер – никакого отличия, сплошная темь на небе. И в ясную погоду, когда нет облаков, звёздный хоровод во главе с Полярной звездой танцует свой медленный танец, в который неожиданно врывается неизвестно откуда взявшееся белое облако. И оно вдруг вытягивается в полоску, изгибается и окрашивается в синий, нет, зелёный, нет красный цвет, А к нему стремглав тянутся через всё небо, другие полосы, других красок. Цвета пляшут над головой, изгибаются белые широкие ленты, а в них вмешиваются все цвета радуги. Не поймёшь – то ли меха гигантской гармони разворачиваются, переливаясь разноцветьем, то ли огромный павлин распускает свой хвост, а то ли сказочная жар-птица устраивает необычное веселье в чёрном небе, отчего уж и звёзды не видны из-за полыхающего сияния.

В такие минуты останавливаешься и готов часами стоять, забыв о тридцатиградусном морозе, сковавшем всё вокруг и подбирающемся к тебе, восхищённому небесными плясками, забыв обо всём на свете.

И выливаются тогда строками стихи:

Ночь.

Взметнулся огнь восторженно,

и невесть откуда он,

будто факел в небо брошенный

в белый облака бугор.

А оттуда яркой лентою,

извиваясь в тьме ночи,

огнь радостью победною

с поднебесья в землю мчит.

В небе сполох. Пей и радуйся –

праздник красок начался.

У мороза крепки градусы,

никуда не спрячешься.

Ни к чему неприкасаемый,

неподвластный никому,

луч полярного сияния

лихо звёздам подмигнул

и пропал во тьму глубокую,

но спустя секунды пол,

вспыхнул так, как будто охнул он,

и опять вперёд пополз.

Расширяясь вниз полотнами

изумительной красы,

то прозрачными, то плотными,

то впрямую, то косит.

То белее шубы заячьей,

голубея по краям,

то за розовостью прячется,

нежность свежую даря.

Развернулся пёстрым веером,

изогнулся и застыл.

И как ветром вдруг повеяло –

вмиг исчез сиянья пыл.

Нет ни сполохов, ни белых струй,

небо замерло безмолвием.

Загуляла тень по берегу

Одиноко, обездолено.

В такую праздничную ночь полярного сияния прилетел Евгений Николаевич на Шпицберген, где в аэропорту и встретила его любимая Настенька. В темноте ночи они летели в салоне вертолёта, впервые прильнув друг к другу, не боясь взглядов второго пилота Игоря, понимая, что их давно уже в посёлке мысленно поженили, да и вообще не думая об этом. Просто они были счастливы и чувствовали себя так, как если бы любили друг друга всю жизнь. После приземления вертолёта, спустившись по лесенке, Евгений Николаевич готов был подхватить Настеньку на руки, но она громко рассмеялась и спрыгнула со ступенек.

Водитель директора Игорь ждал их с машиной. И скоро они уже были у гостиницы. В это самое время и заиграли в небе сполохи полярного сияния. Все трое вышли из машины и стояли, глядя в небо, как завороженные, пока заметивший их из окна Надин муж Володя не вышел и не напомнил, что их совсем заждалась Надежда за накрытым праздничным столом. Возвращение Евгения Николаевича было настоящим праздником. Памятуя об электрических свойствах Тарасика, Евгений Николаевич не стал здороваться с ним за руку, а похлопал его по плечу, сказав лишь, радостно улыбающемуся и хитро протягивающему руку мальчугану:

– Привет, Тарасик! Извини, но меня не поймаешь своим током. Сейчас как раз небо бушует сиянием.

Жизнь входила в нормальное привычное русло полярной ночи, когда можно спокойно посидеть за столом, не беспокоясь о неожиданно подошедшем судне с туристами. Зимой они приезжали крайне редко на снегоходах небольшими группами, заблаговременно предупреждая о поездке по городскому телефону. Сегодня можно было расслабиться. У Нади в номере стоял, как у всех, только аппарат внутрирудниковой связи, а городские, если их так можно было назвать, установлены были у директора рудника в кабинете и дома, у уполномоченного треста на его рабочем месте и в жилом номере, и в консульстве. Эти телефоны использовали спутниковую связь, и по ним можно было звонить в любой посёлок Шпицбергена, как и на материк.

За столом было шумно. Встретить Евгения Николаевича пришли Маричка с мужем, горничная Аня со своим супругом шахтёром, высоким и сильным парнем. Люба тоже позволила себе оставить свой бар в отсутствие посетителей и принесла с собой бутылку Амаретто, которое, как она думала, любит её шеф. А на самом деле он к иностранным винам относился прохладно, тем более к ликёрам, каковым являлся этот напиток, отдавая всегда предпочтение любимым крымским винам. Но так случилось, что однажды в гостиницу приехал из Лонгиербюена богатый норвежский бизнесмен Уле Рейстад, у которого даже свой участок земли был на Шпицбергене. Войдя с Евгением Николаевичем в бар и решив его угостить, он попросил его выбрать себе напиток. А поскольку вин из Крыма на Шпицбергене и близко не было, то, чтобы не обижать гостя отказом, Евгений Николаевич остановил выбор на том, что казалось менее крепким – Амаретто. С тех пор Уле, приезжая в Баренцбург, угощал его рюмкой итальянского ликёра, каждый раз поясняя Любе: