Настоящая история мадам Баттерфляй

Что-то в простодушной невинности и доброте этой девушки, которая еще недавно сама была ребенком, а теперь стала матерью-одиночкой, тронуло Хелен, и каждое произнесенное ею слово было искренним. На мгновение она ощутила гнев и презрение по отношению к Бенджамину Пинкертону: он не должен был трогать эту юную доверчивую девушку и рушить ее жизнь! В конце концов, полно более искушенных женщин, с которыми можно было закрутить роман и изменить невесте!

Она услышала, как из соседней комнаты донеслось агуканье малыша, и ее сердце сжалось от нестерпимого желания. Чего бы только она ни отдала, чтобы взять ребенка на руки и увезти в Америку, где всю жизнь будет любить и защищать его!

Не доверяя своему голосу, Хелен встала и как можно скорее вышла из дома. Она всегда мыслила практично, но сейчас настала одна из тех редких минут, когда ею овладели эмоции. Один мужчина предал сразу двух женщин, и после встречи с Тёо-Тёо она уже никогда не сможет относиться к Пинкертону как прежде.

Она останется с ним ради выгод брака и поддержания респектабельного образа в обществе, но отныне все изменилось. В тот день, когда Хелен Пинкертон увидела, как беспомощно рыдает юная мать, что-то в ней надломилось.

А оставшаяся в доме Тёо-Тёо отпустила на волю сдерживаемые чувства и предалась безутешным рыданиям. Вбежавшая Судзуки воскликнула:

— Тёо-Тёо-сан, что случилось?

Потом, отбросив притворство, покаянно повесила голову: не время сейчас было соблюдать приличия и заставлять хозяйку пересказывать мучительный разговор с американской дамой.

— Не нужно ничего говорить, я все слышала из соседней комнаты, — сказала Судзуки. Она заламывала руки, явно пребывая в том же волнении, что и ее госпожа. — Не знаю, что сказать, что сделать. Возможно, нам стоит поговорить об этом после ужина, когда Дзинсэй ляжет спать. К тому времени мы обе успокоимся, у нас прояснится рассудок. Мать всегда говорила, что негоже обсуждать печальные, но важные вещи, когда ты расстроен и не можешь мыслить здраво.

Тёо-Тёо кивнула, и без дальнейших слов они принялись за приготовление ужина, превозмогая чувства, кипевшие в участницах этой семейной драмы, а Дзинсэй тем временим играл своими деревянными игрушками.

Судзуки стала скорее близкой подругой и верной компаньонкой, нежели служанкой, и каждый вечер ужинала вместе с Тёо-Тёо. Обычно их ужин проходил весело, они много болтали и смеялись, но сегодня ели тихо и серьезно, и даже Дзинсэй, будто почувствовав мрачное настроение взрослых, заснул на своем маленьком футоне без обычных капризов. Он даже не стал требовать, чтобы мать спела ему его любимую колыбельную.

— Судзуки, скажи, что мне делать, — наконец заговорила Тёо-Тёо с блестящими от слез глазами. — Хелен права: в Америке к Дзинсэю не будут относиться с предубеждением оттого, что он хафу. Он получит лучшее образование и возможность работать. Кто в Нагасаки, кроме очень богатых и влиятельных семей, может послать ребенка в Америку? Более того, здесь Дзинсэю придется расти в обществе, не принимающем его, потому что он хафу, и у него не будет отца, который мог бы защитить его и направить. Но как мне отпустить ребенка в такую далекую страну? Увижу ли я его снова, обниму ли? И все же не будет ли эгоизмом лишить Дзинсэя этой возможности, лишь бы он остался со мной? Что за жизнь ждет его, хафу, в Японии? Скажи мне, Судзуки, скажи, что делать… я совсем запуталась!

Судзуки понимала мудрость доводов Тёо-Тёо-сан, но была простой служанкой, не знала, какой совет дать госпоже, и поэтому сказала первое, что пришло в голову:

— Лучше всего было бы, если бы вы поехали с Дзинсэем в Америку.

Тёо-Тёо печально покачала головой.

— Нет, это невозможно! Пинкертон-сан теперь муж Хелен, они не захотят, чтобы я была рядом. Если я решусь отпустить Дзинсэя с ними, то должна быть готова надолго, а то и навсегда с ним расстаться. Моя единственная надежда в том, что когда-нибудь сын узнает, на какую жертву пошла его мать, и вернется, чтобы увидеться со мной перед моей смертью. А если я не отпущу его, то Дзинсэю придется расти, играя на задворках Маруямы, и я не смогу обеспечить ему достойное образование и жизнь.

Тем вечером Тёо-Тёо легла спать, так и не приняв решения: она постелила свой футон рядом с Дзинсэем, чтобы класть на него руку ночью, и долго смотрела на своего ребенка, пока, измученная, не провалилась в глубокий сон.

Проснувшись поутру, Тёо-Тёо обнаружила на подушке мокрые пятна: должно быть, она плакала во сне, настолько мучителен был выбор — отдать своего ребенка, чтобы обеспечить ему лучшее будущее где-то на краю землю, или обречь на жизнь полукровки в традиционном японском обществе.