Настоящая история мадам Баттерфляй

— Что привело вас сюда, Накадзима-сан? — вежливо спросила Тёо-Тёо, хотя прекрасно знала, что ему нужно.

— Один деликатный вопрос, — ответил Накадзима, и его глаза-щелки сузились в улыбке от предчувствия удачного сватовства. — Вы все еще довольно молоды и, если позволите сделать вам комплимент, красивы, и я уверен, вы задумывались о том, чтобы найти кого-нибудь, кто бы о вас позаботился. Один мой клиент очень в вас заинтересован. Это состоятельный купец, он может обеспечить вам достойное существование и будет относиться к вам с теплотой.

Тёо-Тёо нисколько не привлекал брак с этим купцом — она знала, что речь идет о вдовце пятидесяти лет с четырьмя взрослыми детьми, слишком старом для нее.

Но вслух она дипломатично ответила:

— Спасибо за вашу заботу, Накадзима-сан. Это очень внезапное предложение, поэтому, пожалуйста, дайте мне время над ним подумать.

— Конечно-конечно, — тут же учтиво сказал Накадзима, хотя Тёо-Тёо знала: он недоволен тем, что не может поторопить ее. — Такие вещи требуют размышлений и обсуждения, поэтому я зайду, скажем, через неделю. Если к тому времени вы примите решение, я организую встречу, и уверяю, мой клиент произведет на вас очень благоприятное впечатление.

Тёо-Тёо кивнула, скорее чтобы избавиться от него, нежели действительно соглашаясь через неделю принять решение. Она отметила про себя с долей иронии, что Накадзима не сомневается в ее положительном ответе и согласии на предложенную встречу.

Едва дверь за ним закрылась, Судзуки подскочила к ней и воодушевленно спросила:

— Это был брачный посредник Накадзима-сан? Он предлагает вам жениха, Тёо-Тёо-сан?

— Да, действительно, — ответила госпожа. — Но мне не интересно! Купец, которого он мне предлагает, Судзуки, старше меня на тридцать лет. Он вдовец, более того, у него четверо взрослых детей!

Она подняла руку, когда Судзуки открыла рот, чтобы возразить против ее поспешного решения.

— Знаю, знаю… Выбор у меня невелик. Из-за моей бурной жизни в прошлом вряд ли много женихов постучит ко мне в дверь, но, честно говоря, Судзуки, я не желаю снова выходить замуж и предпочитаю жить одна.

— Как же вы будете жить одна в старости, Тёо-Тёо-сан? — настаивала Судзуки.

— Человек, который на тридцать лет меня старше, вряд ли будет рядом, когда я состарюсь, поэтому я останусь одна в любом случае, после того как много лет должна буду за ним ухаживать! Ему нужна молодая жена, чтобы заботиться о нем и похоронить его, как ты не понимаешь, Судзуки?

Судзуки попыталась понять, но ее все равно грызло беспокойство: она видела, что работа в миссионерской школе не приносит хозяйке того удовлетворения, на которое та рассчитывала, и она недовольна жизнью. Тёо-Тёо-сан сама призналась в этом через три месяца после того, как приступила к работе.

— Эти девочки ходят в школу, потому что их туда согнали, — жаловалась Тёо-Тёо. — У них нет желания учиться, жажды узнавать, как у моих учениц-гейш. Я словно силой окунаю голову лошади в реку, чтобы заставить ее пить, тогда как гейши из Маруямы впитывали знания с особой жадностью.

Каждый день Тёо-Тёо ходила в школу все более долгим маршрутом, чтобы пройтись мимо порта, а иногда даже останавливалась там ненадолго и сидела, глядя на корабли и на море.

Когда-нибудь один такой корабль привезет к ней в Нагасаки Дзинсэя, ее утраченное дитя. До того дня она должна и дальше улучшать свое положение, чтобы Дзинсэй мог ею гордиться, а еще она должна регулярно заходить в порт и ждать его.

Тёо-Тёо смотрела на толпы моряков и других иностранцев, сходивших с пришвартованных в порту кораблей, и во время этих долгих одиноких прогулок у нее возникла смелая идея.

Она вспомнила о своей жизни с Пинкертоном, о том, как кривился он от безвкусной японской еды, которой она пыталась его кормить. Особое отвращение вызывали у него сырая рыба и натто, забродившие соевые бобы, которые так любят японцы.

— Боже, убери от меня эту дрянь, — говорил он. — Давай приготовим настоящую еду! Например, стейк. Это еда для птиц, а не для людей из плоти и крови!

Однажды, отчаявшись, Пинкертон повел ее на рынок, где купил кроваво-красного мяса, которое научил ее резать на куски, называвшиеся стейки, и мариновать в соевом соусе с чесноком.

У Тёо-Тёо в свою очередь вызвало отвращение сырое красное мясо, которое ей пришлось держать в руках, но, чтобы порадовать мужа, она научилась готовить то, что он называл «старой доброй американской едой»: говяжьи стейки с жареной картошкой и овощами.

Пинкертон ел стейки полусырыми и, видя выражение лица Тёо-Тёо, говорил оправдывающимся тоном:

— Вы, японцы, сами едите сырые продукты, всяких там моллюсков, кальмаров, рыбу, так почему нам нельзя?

Теперь, когда Тёо-Тёо смотрела на американских моряков, блуждающих по улицам и растерянно смотрящих на незнакомую японскую еду в витринах ресторанчиков вокруг порта, ей вспоминалась неприязнь Пинкертона к традиционной японской кухне. Сколько этих молодых людей тосковало по старой доброй американской стряпне, и нетрудно догадаться, как бы они отреагировали, если бы кто-то открыл такой ресторан!