Настоящая история мадам Баттерфляй

Накадзима несколько минут колебался: он видел здравый смысл в решении Тёо-Тёо открыть ресторан для орд тоскующих по дому моряков, к тому же запрашиваемая ею сумма была не чрезмерной и вполне ему по карману. Тем более он получил большое количество предложений от желающих жениться на Тёо-Тёо, и, если она даст согласие кому-нибудь из этих богатых женихов, его ждет очередная щедрая комиссия. В целом риск казался минимальным, он при любом исходе оставался в выигрыше. Накадзима принял решение.

— Хорошо, Тёо-Тёо-сан, — наконец ответил он. — Вы убедили меня, что дело выгодное. Я дам вам ссуду.

— Благодарю вас, Накадзима-сан, — прошептала Тёо-Тёо. Она была столь поражена легкостью, с которой этот ушлый брачный посредник согласился дать ей денег, что едва могла говорить.

— Мне поступило для вас три предложения руки от очень состоятельных и уважаемых торговцев, — не преминул добавить Накадзима. — Уверены, что не хотите принять какое-нибудь из них и провести легкую жизнь, ни в чем себе не отказывая? Такой нежной женщине, как вы, непросто будет управлять рестораном.

— Нет, — покачала головой Тёо-Тёо. — Сначала я хочу попробовать себя в ресторанном деле, но я не отказываюсь от брака вообще, может быть, годика через два и соглашусь.

Накадзиме пришлось довольствоваться этим компромиссом, и, несмотря на разочарование, глубоко в душе он уважал решимость этой хрупкой женщины, которая предпочла полную тягот жизнь владелицы ресторана легкой и беззаботной жизни жены богача.

Тёо-Тёо со всех ног побежала домой рассказывать Судзуки, что Накадзима-сан согласился ссудить ей деньги, и впервые она промчалась мимо порта, не остановившись даже на минутку, чтобы посмотреть на горизонт.

— И что, он вот так просто согласился дать вам ссуду? — не веря своим ушам, переспросила Судзуки. — Накадзима-сан не славится особой щедростью! Вы уверены, что мы говорим об одном и том же человеке?

— Да, Судзуки, о единственном и неповторимом Накадзиме-сан, — весело ответила Тёо-Тёо. — Хотя, конечно, я подала ему надежду, что года через два подумаю о замужестве, и он решил, будто ему удалось заключить две сделки сразу. Можешь себе представить, Судзуки, он пытался убедить меня отказаться от ресторана и вместо этого выйти за одного из богатых купцов, сделавших мне через него предложение! Сулил, что если я соглашусь, то больше никогда ни в чем не буду нуждаться и буду жить счастливо до конца дней своих!

Посерьезнев, Судзуки робко ответила:

— Знаете, Тёо-Тёо-сан, возможно, вам действительно следует подумать о том, чтобы выйти замуж за богатого торговца. Ваша жизнь будет проще и приятнее, чем если вы будете владеть рестораном, вам не придется беспокоиться о деньгах, посетителях и качестве еды. Еще не поздно передумать, ведь мы толком ничего не начали.

— Нет, — во второй раз за разговор покачала головой Тёо-Тёо. — Я должна быть свободна, когда Дзинсэй и Пинкертон-сан вернутся в Нагасаки, а я знаю, что они вернутся и будут гордиться мной, если увидят, что я добилась успеха.

— Вдруг они вернутся только через десять, двадцать лет? — мягко спросила Судзуки.

— Я должна ждать их, — твердо ответила Тёо-Тёо. — В конце концов, ради этого я пережила дзигай.

Судзуки вздохнула: в глубине души она знала, что Пинкертон с мальчиком не собираются возвращаться в Нагасаки в обозримом будущем, а со временем станет поздно, даже самые настойчивые женихи не захотят жениться на ее любимой хозяйке. Для замужества женщинам отведен недолгий срок — если бы только она могла заставить Тёо-Тёо это понять!

Но мечты и надежды Тёо-Тёо не тускнели, только ради них она жила. Она жадно внимала всем новостям о жизни Дзинсэя в Америке и то и дело напоминала Шарплессу о его обещании попросить фотографию сына у Нэнси. Поначалу дипломат отнекивался, но потом уступил, тронутый настойчивостью Бабочки, и несколько недель назад вместе с письмом от Нэнси прибыл первый снимок.

«Я несколько удивлена, что ты так заинтересовался мальчиком, но рада этому, — писала Нэнси. — Кен этой осенью только пошел в школу, прикладываю его фотографию в первый день. Как видишь, он не слишком-то доволен!»

Дрожащими руками Тёо-Тёо взяла тонкую бумагу с письмом и слегка размытую черно-белую фотографию мальчика в западной школьной форме, с маленьким беретом, залихватски заломленным на золотых кудрях. Он тревожно морщил пухлое личико и выглядел так, будто сейчас заплачет.

— Твой первый день в школе, Дзинсэй-тян, — прошептала Тёо-Тёо, прижимая фотографию к сердцу. — Я знаю, это важное событие, прости, что меня нет рядом, дитя мое.

Шарплесс отдал ей снимок, и за этой первой фотографией последовало много других, которые Тёо-Тёо аккуратно складывала в ящик для бумаг, специально заведенный для любимого ребенка. Так, по этим периодически присылаемым черно-белым фотографиям, она следила за жизнью сына и его взрослением в Америке. Эти фотографии были ее сокровищем.

Тем вечером Тёо-Тёо добавила еще одно письмо к сыну в перевязанную красной нитью стопку, которую тот наконец получил столько лет спустя от умирающего отца.