Настоящая история мадам Баттерфляй

— Какой была Тёо-Тёо-сан? Настоящей бабочкой, как ее и прозвали, нежной и красивой, но всегда держалась с большим достоинством, — ответил Джордж. — Должен признать, я был к ней неравнодушен. Позже я узнал, что она из хорошей семьи, но для них настали трудные времена, и ее отец поступил благородно — совершил харакири.

Бабочка была очень целеустремленной женщиной и, решив, что будет проводить много времени с американскими моряками, которых все больше появлялось в Нагасаки, стала брать уроки английского. Конечно, она правильно поступила: из-за того что ей проще стало с нами общаться, больше ребят стало ходить к ней по вечерам, когда им хотелось всего лишь перекинуться дружеским словечком и послушать ее комплименты, после которых мужчина чувствовал себя королем!

Кен, если вашей матерью действительно была Тёо-Тёо, то вот такой мы все ее знали.

— Спасибо, Джордж, — ответил Кен после долгого молчания, переварив все, что рассказал ему новый друг. — Вы даже не представляете, как важно мне было услышать о моей матери от человека, знавшего ее. И это после стольких лет, когда ее не существовало в моей жизни.

— Возможно, я могу предложить вам кое-что получше, Кен. Если вы согласны подождать меня здесь, я пороюсь среди своих сувениров из Нагасаки и посмотрю, есть ли там портрет Бабочки, который как-то набросал один из наших ребят…

— Настоящее изображение моей матери? Да я готов прождать хоть всю ночь, чтобы его увидеть, — ответил Кен.

Не говоря ни слова, Джордж спустился в свою каюту, и прошло целых двадцать минут, прежде чем он вернулся, победно размахивая папкой.

— Вам повезло, я нашел его среди вещей, которые взял с собой в память о прошлых путешествиях в Нагасаки, — сказал он, доставая из папки черно-белый рисунок молодой женщины. — Взгляните, вот она — Бабочка!

Кен принял рисунок и впервые в жизни увидел прекрасное безмятежное лицо своей матери.

— Это лицо, эти глаза и эта полуулыбка, — прошептал он. — Да это же дама из моих детских снов!

Внезапно Кен почувствовал, что не может справиться с эмоциями и ему нужно побыть одному, чтобы собраться с мыслями, поэтому он извинился и быстро пошел к себе в каюту, как раз когда тяжелые тучи разверзлись и хлынул дождь.

— Надеюсь, я помог вам получить ответы на ваши вопросы!

От прощальных слов Джорджа по спине Кена побежали мурашки. Торопливо покидая палубу, он чувствовал на своем лице слезы Бабочки.

ГЛАВА 24

Получив весть о смерти Пинкертона, Тёо-Тёо закрыла ресторан почти на месяц. Ей невыносима была счастливая толпа американских моряков, особенно офицеров, которые заходили в ресторан каждый вечер, когда она пыталась смириться с тем, что Пинкертон мертв и никогда уже не вернется в Нагасаки. Ослепительная мечта, за которую Тёо-Тёо цеплялась столько лет, наконец разбилась, и ей не хотелось находиться рядом с теми, кто напоминал о покойном американском муже.

Она даже перестала ухаживать за своей радостью и гордостью, за «американским» садом, который высадила вместе с Судзуки, и нежные розовые кусты заросли дикими сорняками. Это запустение словно символизировало крах ее иллюзий и надежд.

Вдобавок к прочим неприятностям они услышали, что миссис Синклер заболела и решила вернуться в Америку. Тёо-Тёо попыталась, но не смогла заставить себя навестить свою добрую американскую покровительницу и проводить ее.

Судзуки непрестанно молилась в святилище о том, чтобы Тёо-Тёо-сан исцелилась от своей печали, из-за которой дошла до немыслимого — перестала следить за собой и ходила со спутанными волосами и сухой землистой кожей.

Несколько раз заглядывал Шарплесс, но дом оставался закрытым, и выходившая Судзуки шепотом сообщала ему, что госпожа не готова никого принять. Служанка, не находящая себе места от беспокойства, рада была уже тому, что Тёо-Тёо-сан не пытается снова наложить на себя руки, и при каждом удобном случае говорила ей о Дзинсэе, о том, что мальчик когда-нибудь вернется в Нагасаки в поисках матери. Она видела, что лишь это поддерживает в хозяйке жизнь.

Три недели спустя, когда в заброшенном саду стали опадать первые осенние листья, Шарплесс заглянул снова и на этот раз отказался уходить.

— Передайте Тёо-Тёо-сан, что у нее было три недели на то, чтобы погоревать, и мы в Америке считаем, что этого вполне достаточно! — твердо сказал он. — К тому же у меня есть кое-что, на что ей обязательно захочется взглянуть.

Помахав перед лицом Судзуки большим коричневым конвертом, он продолжил:

— Это пришло от моей сестры несколько дней назад, целый кладезь фотографий Кена, или Дзинсэя, как вы его называете. Но я передам их Тёо-Тёо только лично, так что ей придется меня впустить.

Мгновение поколебавшись, Судзуки провела дипломата в гостиную и ушла по скрипучим половицам коридора в комнату хозяйки.

Сквозь тонкие стены японского дома Шарплессу слышно было их бормотание, и ему не пришлось долго ждать, прежде чем зазвучали легкие шаги и в комнату зашла Тёо-Тёо.

— Прошу прощения, что отказалась принять вас последние несколько раз, Шарплесс-сан, — пробормотала она. — Но, как видите, мне нездоровилось.