Настоящая радуга

Поезд медленно тащился вдоль ровных рисовых полей. В этих местах уже мало осталось нераспаханных земель: Бирма быстро превращалась в рисовую житницу Британской империи и земли Нижней Бирмы оказались для этого самыми удобными. Солнце быстро скатывалось к горизонту — всегда сопровождающей путешественника по Бирме линии голубых и лиловых лесистых холмов. Там, как уверяли Минаева, скрывались таинственные повстанцы-дакойты — то ли бандиты, то ли патриоты. Минаев все больше склонялся ко второму мнению. Никто из англичан не мог объяснить ему, почему дакойты стали так активны не только в недавно покоренной Верхней Бирме, но и здесь, на юге, где уже тридцать лет как установлен английский мир и английский порядок.

Солнце коснулось лиловых холмов и тут же на глазах провалилось за них; словно по сигналу над головой вспыхнули звезды. Вечер был прохладным, и бирманцы, встречавшиеся на маленьких станциях, ходили в темных курточках — мерзли.

Пром оказался живописным городом. Близко к нему подступали холмы, поросшие лесом, рядом текла Иравади. Громадная пагода Швезандо возвышалась над городом, как острая вершина горы. Дом для приезжих — точно такой же, как во всех других городах Индии и Бирмы, построенный англичанами для чиновников, разъезжающих по государственным делам, — был скрипуч, пылен, и обширная тиковая кровать под москитной сеткой, натянутой на высокие палки, терялась в углу пустынной, мрачной комнаты.

В тот же день Минаев побывал в нескольких монастырях и монастырских школах Прома. «Странное впечатление производят эти школы, — записал он. — В середине сидит монах, шьет желтую ризу, кругом на циновках расположились мальчики с черными досками, на которых написано несколько фраз из Манталасутры. Читают громко нараспев, не понимая содержания».

Минаев расспрашивал монахов о хранящихся в монастырях рукописях, о монастырских делах. Отношение к нему монахов было разным — чаще даже враждебным. Настолько, что Минаев пришел к еще одному важному для себя выводу: монахи решительно ненавидят англичан и не терпят вмешательства нового правительства.

С первого же дня пребывания в Бирме Минаев начал пересматривать шкалу ценностей, представленную ему в Индии знакомыми англичанами. Вначале было так: дакойты — разбойники; приход англичан — благо дли нации, которой управляли темные деспоты, и нация понимает это; христианство также благо, ибо оно приносит бирманцам истинного бога взамен свойственного буддизму безбожия и недостаточно высокого морального уровня. И так далее…

Вечером в доме для приезжих к Минаеву привязался английский плантатор. Плантатор был агрессивен.

— Вы, русские, хотите отнять у нас Индию, — громко, словно угрожая, повторял он. — Мы, в Индии, ждем вашего прихода. Да-да, ждем. Ни один из нас не вернется назад и этим все кончится.

— Не все в Индии так думают.

— Вы имеете в виду агитаторов, смутьянов. Но их дело проиграно.

Ночь выдалась лунная, свежая. Дышалось свободно, и полупьяный плантатор, который жаждал русской крови, даже не вызывал раздражения. Было только грустно. Минаеву казалось, что бирманцам не выдержать натиска столь агрессивных плантаторов.

— Сколько веры нужно иметь, чтобы устоять, — сказал он самому себе.

— Что? — не понял плантатор.

Минаев попрощался и ушел к себе в комнату.

Милях в десяти от Прома, на берегу Иравади, был монастырь, в котором обитал ученый монах Мунинда. О Мунинде Минаев слыхал еще в Рангуне.

Беседовали о буддийских школах, о книгах, потом разговор вновь перешел на дела современные.

Старый мудрец жалел бирманского короля. Тут Минаев вновь услышал о том, что ужасный деспот Тибо, от которого якобы спасли Бирму англичане, был начитанным, образованным человеком, не виновным в приписываемых ему жестокостях.

Монахи сидели вокруг Мунинды и его гостя, прислушивались к неторопливому разговору на пали, который далеко не все понимали. Но беседа эта положила начало известности Минаева в Бирме.

Собираясь на пароход, который должен был доставить его на север страны, в Мандалай, Минаев и не подозревал, что по невидимой и непонятной чужому цепочке, от монастыря к монастырю, от пагоды к пагоде бежали слухи: в Мандалай едет великий пандит саяджи, которому открыты тайны древних книг, столь начитанный в типитаке, что великий Мунинда говорил с ним как с равным…

4

«Кругом такая красота, что и писать не хочется. Чем выше, тем живописнее… День ясный и такая прохлада; забываешь даже, что находишься у самых тропиков.

Мне все кажется, что я на Волге, и эти деревушки — русские поселки, и htis (маковки буддийских храмов. — Авт.) — православных храмов золоченые макушки… А река (Иравади. — Авт.) величественна. Тихо катит свои волны.

Сдается, что пишу глупости под впечатлением чудной природы, прохлады и здоровья».