Настоящий джентльмен. Часть 1

Я вышел на улицу, позвонил Карен из телефона-автомата.

— Моя жена требует, чтобы я уехал из дома.

— Прямо сейчас приезжай сюда.

Этот день — 10 июня 1982 года — я хорошо запомнил. Мы не раз уже обсуждали наше совместное желание отказаться от мяса и с момента моего переезда к мясу уже больше не притрагивались (был, правда, один случай в Восточном Берлине летом 1984-го, но об этом потом).

Карен с подругой из Новой Зеландии снимала тогда полуподвальную квартирку в престижном Хэмпстеде, у самого Парламент-хилл [11]. Я вселился к ним как беженец. В британском характере гостеприимства, быть может, немного, но общественной справедливости — хоть отбавляй. Новозеландке, к тому же, думаю, было любопытно — товарищ нестандартный, даже экзотический. Несколько раз общались за бокалом вина.

Ее новозеландский акцент мне совершенно не понравился. Что за климат, флора и фауна создали такую речь, какой естественный отбор вывел в наиболее приспособленные людей, говорящих столь неблагозвучно? Историк сошлется на открытие капитана Кука и последовавшее за этим население антиподных земель каторжными людьми, по тяжести своих преступлений не дотянувшими до виселицы. Народ скандальный, лукавый, привыкший прикрывать свои дела непонятным жаргоном, сленгом, как, например, у лондонских «кокни». Это то, что в российской тюремной традиции известно как «феня». Из этой «фени» британских ссыльнопоселенцев и родилась австралийская, а потом и новозеландская разновидность английского языка.

Я прибыл в квартиру двух подруг «третьим лишним», но уже через несколько дней стало очевидно, что «третья лишняя» в сложившейся ситуации — это новозеландка. Она деликатно и быстро нашла себе другое жилье и съехала, пожелав нам всего хорошего.

За семнадцать лет совместной жизни с Галочкой я привык к тому, что почти все мои предложения или действия встречали в штыки. А тут наоборот — во всем была полная поддержка. Мне, например, тогда нравились японские интерьеры в черном цвете. — Конечно! Разумеется! Именно в черном!

Большой, во всю стену, проем с книжными полками я покрыл черной эмалью, а в основании мы поставили большой аквариум с тропическими рыбками. Он эффектно смотрелся в темноте — подсвеченные гуппи и неоны на черном фоне образовывали живую движущуюся картину.

Для сна обзавелись японским футоном — толстым тяжелым стеганым ватным матрасом на низкой деревянной решетке, днем его можно было сложить в диван в виде мягкого знака, на стене у двери повесили электрический ионизатор воздуха, чтобы дышалось как в горах. У входа в квартиру был удобный проем в стене, там я ввинтил два больших крюка и повесил свой велосипед.

Парламент-хилл в своей вершине поднимается на 98 метров над уровнем моря. Наша квартира была чуть ниже, метрах на 85, но все же это давало достаточный перепад высоты по сравнению с Буш-хаусом, стоящим на берегу Темзы. На работу я ехал на чистой гравитации, педали крутить было почти совсем не надо, зато назад…

Я возвращался домой насквозь мокрый от пота и сразу шел в душ. Здоровье от такой вынужденной ежедневной физкультуры у меня было отменное.

«Женщина без мужчины, — частенько говорила мне потом Карен, — как рыба без велосипеда». По опыту я знал, что спорить на темы бытового феминизма бесполезно, поэтому брал шутливый тон. «Дарлинг, — отвечал я ей, — я знаю, что по зодиаку ты Рыба, но велосипед у тебя есть, как, впрочем, и мужчина, который тебе его подарил».

Не только это. Я научил ее водить машину, ездить на горных лыжах, управлять парусной яхтой в открытом море. Делал все, чтобы она чувствовала себя равноправной, уверенной в себе. Термин male chauvinist pig ко мне не относился, но свиней-мужланов-шовинистов вокруг было полным-полно, и гнев подруги клокотал подобно исландскому гейзеру. Нарваться на неприятность можно было в любой момент.

Карен работала голосовой актрисой. Она могла идеально воспроизводить речь аристократки [12] и лондонских кокни, знала все шотландские говоры (горный, долинный, запад, восток), могла говорить с валлийским, сомерсетским, и прочими акцентами.

Она провела больше года во Франции, где изучала современный танец в известной школе Розеллы Хайтауэр в Каннах (французы произносят ее имя как Розелла Иктовер) и работала компаньонкой в богатой семье мсье Бастана, бывшего главы «Ситроена» в Африке. По-французски говорила как на родном, где-нибудь на лыжном курорте в Мерибель или Лез-Арк она тараторила целыми днями со всеми подряд. Теперь, под моим руководством, она выучилась болтать по-русски.

Слово «болтать» здесь не уничижительное, оно просто выражает суть ее языкознания. Грамматики Карен не знала совсем, упражнений никогда не делала, но говорила бегло, поперек всех склонений и спряжений, как словоохотливый чукча.

В начале наших отношений она ходила со мной повсюду. Иной мужлан был бы этим доволен, но я, рожденный в СССР и привыкший в пионерии и комсомоле к полному равенству полов, теперь переносил свой советский багаж на английскую почву, всеми силами развивая у Карен самостоятельность, решительность, уважение к себе.