Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру

Вкратце изложив наше понимание ее ситуации, мы поочередно осмотрели Дре. Мышцы шеи оказались чрезмерно скованными – настолько жесткими и болезненными, что женщина была не в состоянии прижать подбородок к груди, а ниже лодыжек почти ничего не чувствовала. Я рассчитывал осмотреть ее зрачки на предмет характерных симптомов нейросифилиса, но она заявила, что с нее достаточно и она хочет вздремнуть.

– Суть в том, – сказал я, положив ручку-фонарик обратно в карман своего белого халата, – что мы переживаем за вас. Вам нужна поясничная пункция.

Лалита уже объяснила ей это ночью, но я не был уверен, что из тех слов у нее что-то отложилось в голове.

– Нет, спасибо, – сказала она, закрыв глаза.

– А еще вам нужно снова начать принимать лекарства от ВИЧ.

– Нет. Спасибо.

Я повернулся к доктору Шанель за подсказкой по поводу дальнейших действий. Она подняла брови, как бы говоря: «Продолжай».

– Вам нужен этот анализ, – решительно сказал я, – и вам нужны эти лекарства.

Возможно, нужно лишь проявить настойчивость.

– Нет, – Дре сложила руки и снова отвернулась от меня. – Ни за что.

Как я мог до нее достучаться? Понимала ли Дре, с чем имеет дело? Может, и нет. Может, в этом и была проблема.

– Вы можете умереть. Честно.

– Без проблем, – сказала она. – Дайте мне умереть.

Я открыл было рот, но так ничего и не сказал. Она разбила в пух и прах мой единственный железный аргумент. Дать ей умереть? Что я должен был сказать? Я мог заняться лечением ее ВИЧ и нейросифилиса, если это действительно был он, однако что я мог поделать с тем, что пациентка предпочитала умереть, но не принимать таблетки?

Стоя перед ней, я ощутил на себе пристальные взгляды коллег. Шанель, должно быть, почувствовала мой когнитивный диссонанс. Она присела на край кровати.

– Можно мы обсудим это позже, с глазу на глаз?

– Можете обсуждать что хотите, – сказала Дре. – Сколько вам влезет.

– Прекрасно, – ответила Шанель. – Я зайду к вам позже.

Мы вышли из палаты и стали обсуждать подход к этому сложному пациенту. Все сошлись на необходимости междисциплинарного подхода с участием психиатров, социальных работников, медсестер, а также, возможно, кучи других специалистов.

Пока мы набрасывали варианты, я снова и снова прокручивал в голове нашу беседу. Почему мой подход ни к чему не привел? Можно ли было вообще что-либо из сказанного мной назвать подходом? Я лишь описал ей ситуацию и попытался запугать, чтобы пациентка подчинилась. Мне казалось, что упоминания смерти будет достаточно. Для меня этого точно было более чем достаточно. Меньше чем за день таблетки, которые я принимаю, уже начали разъедать мои внутренности, но я был готов пить даже те, от которых моя голова повернется на 180 градусов, но не отдаться на волю ВИЧ. Чтобы достучаться до Дре, мне нужно было посмотреть на происходящее ее глазами.

В инфекционном отделении ставки не менее высоки, чем в реанимации, и порой времени на решение проблемы столь же мало.

Трудности, с которыми я сталкивался в отделении для ВИЧ-больных, кардинально отличались от тех, с которыми мне доводилось иметь дело в других областях медицины. Было достоверно известно, как правильно проводить непрямой массаж сердца, как правильно подключать и настраивать аппарат ИВЛ. Делай то, не делай это. Навыки, требовавшиеся мне в отделении с ВИЧ-больными, – такт, терпение, эмпатия – были более абстрактными. При этом, если я не смогу этому научиться, пациенты могут умереть.

Что, если с Дре происходит что-то еще, что я совершенно упустил из виду? Может, у нее в голове звучали голоса, которые говорили ей не принимать таблетки? И что тогда? Могли ли мы заставить ее начать лечение? Тонкости медицинской этики сбивали меня с толку.

– Тяжелый случай, – сказала Эшли, похлопав меня по спине.

– Ага.

– Попробуй еще раз после обеда. Ты ей нравишься.

– Она старательно это скрывает.

– Я видела, как она разрешила потрогать свое лицо.

Я заметил, что Эшли стала вести себя со мной как-то иначе. Перестала быть суровым сержантом и обращалась со мной максимально мягко. Я не мог понять, хорошо это или плохо.

Мы вернулись в переговорную и продолжили обсуждать пациентов. Пока Лалита, которая была на ногах уже больше суток, докладывала о следующем – продолжая безупречно играть роль энергичного, участливого, собранного интерна, – я смотрел на маленькие настенные часы, считая минуты до следующего приема дозы «злодеев из комиксов». Я думал про футбольный мяч желто-красного цвета и таблетку космонавта. Лекарства были скорее безвкусными, не считая ритонавира – покрытых сахарной оболочкой таблеток, на вкус напоминающих детские витаминки. Принимала ли Дре какие-либо из этих таблеток? Может, она забыла названия, и теперь ей было стыдно? У меня возникла мысль уйти и показать ей мои таблетки, но я не был уверен, могла ли она видеть хоть что-то. Было ли разумным решением показать слепой женщине горсть таблеток и спросить, знакомы ли ей какие-нибудь из них?