Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру

Я посмотрел на ее талию и представил лежащие прямо под поверхностью крошечные пакетики с героином, плывущие по кишечнику. Я слегка надавил кончиками пальцем на ее живот, пытаясь уловить малейшие признаки боли или дискомфорта – что-нибудь, что указало бы на разорвавшийся пакетик. Ничего. Убрав стетоскоп, я осмотрел лицо девушки, снова задумавшись о том, какие жизненные обстоятельства привели ее к этому моменту.

Стоило мне, однако, начать об этом думать, как я почувствовал, что мой разум закрывается, активируя защитную реакцию. Часть меня определенно хотела узнать больше про пациентку – про ее жизнь, семью, про причины, по которым она пошла на такое ради денег, – но от одной только мысли о том, чтобы наладить контакт, я ощутил всплеск чувства стыда, вслед за которым вернулась злость, испытанная мной, когда я увидел пустую кровать Дре. Я определенно все еще хотел стать таким, как Джим О’Коннел, но все же на деле взаимодействовать с пациентами оказалось гораздо сложнее, чем я себе представлял. Это было тяжело, это могло окончательно меня запутать, чего я отчаянно пытался избежать. Эмоциональный вклад в пациентов был важен, но прежде всего мне нужно было выполнять свою работу.

Я коснулся запястий девушки.

– Ло сьенто, – сказал я. «Мне жаль».

Из-за того что оставил без внимания слезы пациентки, я ощутил себя бездушной машиной. Неужели именно это чувствовал Крутой, когда осматривал пациентов? Я посмотрел на полицейского:

– Мне нужно проверить ее стул.

Он показал на синее пластиковое ведро размером с цилиндр в углу комнаты, наполненное пенистой коричневой жижей. Я отошел от девушки, поднес ведро к раковине и окунул в него свой указательный палец, пытаясь нащупать пластиковый пакетик. Я дышал ртом, чтобы не чувствовать вони, стараясь при этом не расплескать ничего на пол.

– Наркотиков нет, – сказал я мгновение спустя. – Нада[74].

Я снова посмотрел на девушку, снимая перчатки. Из ее больших глаз не переставали струиться слезы. Полицейский пожал плечами и вернулся к чтению газеты.

– Аюдаме, – снова сказала она.

Я покачал головой.

– Я вернусь через несколько часов, – безразлично произнес я, – чтобы повторить.

Затем вышел из палаты, захлопнув за собой дверь.

Я испытывал жутчайший дискомфорт, принимая препараты от ВИЧ на протяжении месяца. И мне хотелось кричать от осознания того, что, возможно, придется принимать их до конца своих дней.

Я направлялся, как это теперь часто бывало, в туалет – на очередной бой со своим кишечником. Теперь, принимая таблетки от ВИЧ уже несколько недель, я прекрасно понимал, почему пациенты порой от них отказывались. Таблетка ритонавира, что была похожа на обед космонавта, застревала у меня в горле чуть ли не каждый раз, когда я пытался ее проглотить, а одним из первых побочных эффектов стало постоянное ощущение сытости, из-за чего аппетит у меня был крайне плохой. Затем начались ноющие боли и спазмы, которые непредсказуемым образом давали о себе знать в разных частях моего живота. Боль приходила во время еды и не только, и вскоре, стоило мне положить в рот таблетку, начинались фантомные боли в животе.

Имевшиеся у меня медицинские знания только усугубляли ситуацию. Я знал, что тенофовир может сотворить с моими почками, а ритонавир – с печенью, и вскоре эти органы тоже начали болеть, хотя анализы и не выявили никаких проблем. У меня кружилась голова, и я уже не понимал, связано это как-то с обезвоживанием и почками или же мне просто кажется. Понос вместе с тем уж точно был не фантомным. Я принял предложение доктора Шанель выписать мне зофран от тошноты, пополнив список принимаемых лекарств.

Когда в очередной раз я вышел из туалета, чувствуя себя паршиво, попытался подумать о плачущей девушке в спецпалате, но не нашел на это сил. Из-за осадка, оставшегося после побега Дре, и неприятных побочных эффектов таблеток меня теперь хватало лишь на то, чтобы поддерживать пациентов в живых. Каждый раз, думая об их боли, я вспоминал собственную, а также лекарства, которые ее вызывали. Каждый раз, когда я представлял, что придется принимать их до конца своих дней, мне хотелось кричать.

Прямо в разгар третьей и последней проверки стула, когда на часах было без нескольких минут семь утра, затрезвонил мой пейджер. В сообщении был лишь телефонный номер, и вскоре я уже разговаривал по телефону с онкологом по имени доктор Филипс. Один из его пациентов – кубинка среднего возраста с множественной миеломой – была госпитализирована с пневмонией в наше отделение общей терапии. Я никогда не встречался с доктором Филипсом, однако он оставлял записи в медкарте пациентки, подробно объясняя, что мне требуется сделать.

– Приходи в мой кабинет, – сказал он. В одной руке я держал трубку, в другой – грязные перчатки. – Как можно скорее.