Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру

Два дня спустя я сидел, скрестив ноги, в кругу других интернов в деревушке Палисейдс, штат Нью-Йорк, куда мы отправились на выездной семинар, чтобы на сутки отключиться от работы в больнице. Мы находились в конгресс-центре IBM – корпоративном пристанище с теннисными кортами, саунами и пешеходными тропами. Стоял свежий день, мимо ходили гуси, и мы ввосьмером – один штатный врач и семь интернов – сидели у небольшого пруда. Предполагалось, что этот семинар поможет нам привести мысли в порядок – «психическая гигиена» была фразой дня, – однако я не мог перестать обдумывать события последних сорока восьми часов. Разговор в кабинете доктора Филипса в полубредовом состоянии после ночного дежурства казался мне дурным сном. Я не считал, что допустил ошибку, между тем мне было неприятно от мысли, что из-за меня пациентке пришлось страдать. И из-за того что Филипс отчитал меня вслед за уколом иглой и побегом Дре, я нервничал и испытывал чувство стыда.

– Год выдался непростой, – сказала штатный врач. – Для вас это возможность просто поговорить между собой о том, как складываются ваши дела. Без какого-либо осуждения.

Она была худой и высокой, с русыми волосами и родинкой на левой щеке. Шесть лет назад она была на нашем месте. Повернув голову направо, она кивнула:

– Ты первый.

Врач, сидевший справа от нее, – худощавый индиец с усами, мечтавший стать кардиологом, сложил вместе ладони и произнес: «Отлично», после чего повернулся направо.

– Замечательно, – отозвался следующий.

– Потрясающе. Каждый день на работе на моих глазах происходит чудо.

Я закатил глаза. Энтузиазма им было не занимать.

– Просто чудесно.

Мне в голову приходили совсем другие слова. Я так и слышал шепот Байо: «Каждый может сломаться».

– Невероятно.

Обедая в кафе вместе с коллегами-интернами, мы часто рассказывали друг другу об успехах и неудачах на работе. И чаще речь шла именно о неудачах.

За сутки до этого я отправился в кардиореанимацию, чтобы навестить Бенни, который теперь выглядел исхудавшим и слабым. Из его обычно лысой головы торчали пучки седых волос, и он разговаривал короткими предложениями по одному-два слова. Предыдущие несколько недель были для Бенни сущим адом, и интубация напомнила ему, насколько он близок к смерти. Было ошибкой сводить вместе его физическое здоровье и мое психическое. Жизнь в больнице такая же, как и за ее пределами, – непредсказуемая и несправедливая. Интерн слева от меня коснулся моего плеча – была моя очередь.

– Ну, было непросто, – сказал я, думая про Гладстона и Дре, а также доктора Филипса и недавнем приступе взрывного поноса. – Я многому научился, однако не сказал бы, что это было здорово.

Кто-то кивал, кто-то смотрел отрешенным взглядом. Я нащупал одну из таблеток в кармане и потер ее о бедро. Чуть меньше чем через две недели мне предстояло сдать анализ на ВИЧ, который маячил на горизонте, словно Судный день.

Штатный врач наклонилась ко мне:

– Ты бы хотел поговорить об этом подробней?

Я подумал обо всем том дерьме, через которое мне пришлось пройти. Интернатура измотала меня – я чувствовал, как выгораю, и не знал, как это остановить. Я окинул взглядом смутно знакомые лица и осознал, что почти не провожу времени с остальными интернами, не считая нашей маленькой группы. Меган, Лалита, Ариэль и я становились все ближе – мы наведывались в «Вендис» каждый раз, когда появлялась возможность вырваться на пару минут из больницы. Мы говорили про свои семьи и прошлые жизни (оказалось, что мы с Лалитой вместе ходили на пары по органической химии), правда, по большей части просто изливали друг другу душу. Рассказывали про периодические взлеты, но чаще всего речь шла о падениях: о полученных нагоняях, совершенных ошибках и бессонных ночах. Всем нам приходилось трудно, хотя каждому по своим причинам. Мы договорились не рассказывать о своих проблемах никому, кроме нашей небольшой группы: никому не хочется слушать ноющего врача.

– Здесь тебя никто не осудит, – сказала врач, призывая меня рассказать подробней.

– Может, потом, – пробурчал я. Мне не хотелось ничего рассказывать этим людям, которых я толком не знал. В дело вступил защитный кодекс интерна: ошибки являются проявлением слабости, а для этих людей я был почти незнакомцем. Я не хотел, чтобы проявление слабости было их первым впечатлением обо мне.

Меня поразило, насколько иначе все было в медицинской школе, где я был на дружеской ноге почти с каждым. Мы ходили на занятия утром, учились после обеда и собирались в общагах или квартирах по вечерам, чтобы провести вместе время или продолжить учиться. На Манхэттене же все жили отдельными, анонимными, измотанными жизнями.

– Разумеется, – сказала врач, и очередь перешла к женщине рядом со мной.

– Очень продуктивно, – отозвалась она.

– Хорошо, замечательно, – сказала наша наставница. – Итак… Я хочу, чтобы вы высказались. Я задам группе несколько вопросов.