Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру

– Я малость поправился, – сказал я, оттянув жировую складку. – Почему-то все пришлось на шею.

– Хм… Дело не в этом.

– Мешки под глазами?

– Не-а.

– Может, тогда…

– Ты выглядишь старше. Вот в чем дело.

– Я и чувствую себя старше.

(Неделей ранее я вскрикнул от ужаса в ванной, обнаружив у себя на голове небольшую прожилку седых волос.)

– Я смирился со своей судьбой, – шутя сказал я. – к весне уже буду лысым.

– Да я просто прикалываюсь над тобой, – сказал Бенни. Он нажал кнопку вызова сбоку своей кровати и сказал, что ему нужна помощь. Мгновение спустя появилась специалист с кислородным баллоном и длинной пластиковой трубкой, которую она разместила под его ноздрями.

– Ты получишь это проклятое сердце, – сказал я. Больше ни о чем в его присутствии я думать не мог. Я не верил в это, но все равно сказал.

– Наверное, печень тоже понадобится.

– И печень. Ты получишь печень.

– А еще нужен новый котелок, – сказал он, показывая на голову. – Если найдется лишний.

Ухмыльнувшись, он перевел свой взгляд на фотографию жены и дочери на прикроватной тумбочке. Почему я никогда не видел их в часы посещения? Был ли кто-то из них его законным представителем? Я задавал Бенни много наводящих вопросов, но этой темы всячески избегал. Почему? Полагаю, хотел сохранять позитивный настрой. Мне не хотелось начинать разговор про его отсутствующую семью, ведь он мог оказаться для Бенни не самым приятным. Может, они остались в Майами.

Лишь спустя почти год я заметил, что к моему бывшему пациенту и другу никто не приходит. И все же ему удавалось оставаться позитивным и жизнерадостным.

Вместе с тем отсутствовали не только его родные. За все прошедшие месяцы я никогда не заставал у Бенни посетителя. Почему такого харизматичного человека никто не приходил поддержать? Может, у него бывали посетители, а я просто с ними не пересекался? Хотя это казалось маловероятным. В какое только время я к нему ни заглядывал, и он всегда был один. Может, его друзьям и родным просто надоело его навещать? Или же они устали слушать, что никаких новостей нет.

Может, у него было какое-то темное прошлое, как у Сэма, моего пациента из поликлиники с судимостью? Я даже представить себе такого не мог.

– Буду присматривать тебе новый котелок, – сказал я, вставая. – Нужно возвращаться в реанимацию.

– Помолись за меня, – сказал он, в то время как кислород из баллона начал поступать ему в нос. Я замялся, пожалуй, слишком заметно. – Просто помолись за меня.

Покинув палату Бенни, я проскакал вниз лестничный пролет, направляясь в отделение интенсивной терапии, и пробежался по вопросам, которые хотел задать Дэррилу Дженкинсу – несколькими часами ранее его отключили от аппарата ИВЛ. Мне хотелось попробовать наладить с ним контакт – попытаться понять, как он так сильно заболел, – при этом эмоционально не привязываясь к нему. Это была тонкая грань, и я не был уверен, что смогу это провернуть. С другой стороны, я понимал, что этот разговор будет далеко не таким тяжелым, как с Ингрид Хансен. Когда я продумывал подобным образом стратегию взаимодействия с пациентами, мне это казалось мудрым подходом, но я не мог отделаться от чувства, что это было с моей стороны и трусостью: как я мог отгораживаться от них выборочно? Я убеждал себя, что самое главное – двигаться вперед, каким бы несовершенным ни был план действий. Это единственный способ преодолеть неуверенность, которую вселила в меня Дре, немного расслабиться, чтобы тактично дать понять пациентам, что они могут мне доверять, как доверяли Джиму О’Коннелу.

Дэррил был одним из немногих пациентов в отделении, способных разговаривать, и я не мог знать наверняка, выпадет ли мне еще шанс поработать над своим врачебным тактом в реанимации. Я приближался к двойным дверям отделения, прокручивая в голове вопросы.

Мог ли Дэррил рассказать мне, что вызвало его дыхательную недостаточность либо что ей предшествовало?

Почему у него была такая тяжелая степень ожирения?

Прививался ли он от гриппа?

Из трахеи Дэррила только что извлекли дыхательную трубку, так что говорить ему было больно. Мне нужно было расставить свои вопросы в приоритетном порядке и решить, будет ли лучше задать один-два открытых или же несколько вопросов, на которые можно ответить «да» или «нет». Я не мог решить, что выбрать.

– Впереди большой день, – провозгласил Дон, как делал это каждое утро, входя в отделение интенсивной терапии. То, что он появлялся на работе еще до рассвета, служило мне напоминанием о том, что второй год ординатуры также будет не сахар. Работать придется не меньше, а ко всему прочему еще нужно будет присматривать за интерном.