Натюрморт с удилами

Вот один из свидетелей, наблюдавший интимную сцену — Торрентиуса с молодой женщиной, сидящей на его коленях. Другой, хозяин трактира «Под змеей» в Делфте, поведал трогательную историю о девушке, которой художник кидал конфеты из окна до тех пор, пока она ему не покорилась, а когда та забеременела, то злонамеренно ее бросил и в довершение всего публично посмеялся над нею. Выступил с показаниями также член известной семьи ван Берестейн. Он утверждал, что Торрентиус приводил с собой в кабаки женщин легкого поведения, ссылаясь на письмо принца Оранского — salva guardia[24], — которое якобы наделяло его властью над всем полусветом Республики. Ван Берестейн свидетельствовал также, что обвиняемый организовывал пиршества для достойных советников и богатых купцов, на которые приглашал юных дам из приличных домов. После пира все они предавались групповым телесным утехам.

Перечень этих обвинений — видимо, правда мешается здесь со сплетней, а честное признание с подлым доносом — можно бы было продолжить, но мы ограничимся этими примерами. Более существенной представляется попытка ответа на вопрос, был ли Торрентиус на фоне существовавших тогда общественных отношений особой неприемлемой, зловредной, чем-то вроде морального чудовища?

Английский посол Вильям Темпль, зоркий наблюдатель жизни в Голландии, говорит, что сама физическая конституция ее жителей определила их темперамент и черты характера. По природе рассудительные, умеренные, они не испытывали — за некоторыми исключениями, конечно, — сильных страстей. Суровость кальвинизма в Республике смягчалась всеобщим духом толерантности. Одновременно существовали и примерная мещанская, филистерская мораль, и значительное поле свободы. Кто-то верно заметил, что столь любимая голландцами свобода брала свое начало скорее в ненависти к насилию, чем в очарованности абстрактными лозунгами, что было и остается целью всевозможных революционеров. Впечатляющие завоевания страны в области демократии в значительной степени защищались существующими обычаями, и в меньшей — государственными учреждениями. Но и толерантность обычно заканчивалась там, где приходилось иметь дело с крайностями, например — с проявлениями явного безбожия. В 1642 году в амстердамской тюрьме оказался некий Франциск ван дер Мерс, который не верил в божественность Христа и в бессмертие души. Он просидел семь месяцев и был выпущен на свободу.

Власть обычаев, особенно в деревнях, была строгой, а выбор будущей жены вместе с обрядом обручения подчинялся вековым традициям и на всякий случай производился под бдительным оком взрослых. Молодежь, конечно, предпочла бы менее формальные способы установления контактов — на катке, в лесном безлюдье, на морском побережье и даже в церкви. Однако против этого громко протестовали с амвонов пасторы, а они вмешивались во все возможные и невозможные события повседневной жизни: боролись с театром, курением табака, питьем кофе, пышными похоронами и свадьбами, они осуждали длинные волосы у мужчин, серебряные тарелки и даже воскресные прогулки за город. Верующие выслушивали все это с набожными минами и поступали по-своему.

Супружество было, в общем, предприятием солидным. Отец или муж имел право покарать женщину, застигнутую in flagranti[25], даже убийство в таких случаях сходило с рук. Закрывали глаза и на те случаи, когда холостой мужчина поддерживал интимную связь с незамужней женщиной — лишь бы соблюдал при этом необходимые приличия, — а вот если он был женат и попался на безнравственном любовном ворковании, то обычно должен был заплатить за это солидный штраф.

На фоне большинства тогдашних королевских и могущественных аристократических дворов Европы двор наместников Нидерландов был оазисом скромности. Единственным, кто портил эту достойную похвалы картину скромности и добродетели, был Вильгельм II^{76}, а его буйный темперамент сделался благодарным предметом ядовитой сатиры. О нем выпускали листовки, да что там, даже на театральных подмостках высмеивались его и вправду многочисленные романы.

При всем при том существовал широко распространенный, полуязыческий, глубоко укоренившийся в традиции институт, а именно ярмарки — сочетание базара и отпущения грехов со взрывом разгульной свободы. Сотни картин представляют эти нидерландские вакханалии (без них невозможно понять жизнь голландцев). С толпами трудолюбивых и бережливых крестьян и ремесленников в эти дни происходит внезапная метаморфоза, они вешают на гвоздик свои непоколебимые добродетели и охотно поддаются искушению Семи смертных грехов. Следствием этих ярмарок было появление огромного числа внебрачных детей и подкидышей. Терпеливая общественная благотворительность возводила для них все новые воспитательные дома и приюты.