Натюрморт с усами

— На рассвете самка апи приведёт детёнышей к опушке джунглей — тут мы её и выдоим.

Следует отметить, что дойка диких апи предприятие необычайно трудное и опасное. Добровольно они снабжают молоком только свой молодняк и исключительно в тех случаях, когда он имеется. Кроме того, апи охотнее уничтожают смельчаков, нежели позволяют им подоить себя. Менее воинственные самки при виде белого человека дают снятое молоко.

Когда бог Рамогинавабула (так туземцы называют сумерки) наполнил джунгли рычанием хищных зверей, мы с Нагикапу, прихватив бидон для молока и на всякий случай оружие, сели в челнок из коры дерева мамбо и спустились вниз по реке, старательно огибая разинутые пасти аллигаторов. Высадились на опушке джунглей, замаскировались в чаще кустарника лю и стали поджидать апи, подражая хихиканью обезьян-хо-хотуний (чтобы сбить с толку хищников) и отмахиваясь от тропических слепней.

Взошла луна, слепни угомонились, буйствовала симфония джунглей, у нас уже болели животы от усердного хихиканья, а самка всё не появлялась. Обуреваемый сомнениями, что когда-либо увижу вожделенное животное, я тем временем наблюдал за птичкой питу, которая с любопытством поглядывала на нас с веточки. Эти своеобразные птички несутся только на лету, из-за чего их яйца преимущественно разбиваются, а из тех, что падают в воду, выклёвываются черепахи питу. Птичка питу сидела на веточке деревца анго-унго, которое отличается от деревца унго-анго тем, что эти птички садятся лишь на одно из них. К сожалению, орнитологам ещё не удалось установить, на какое именно, поскольку птички питу часто ошибаются.

Моё созерцание пышной тропической природы внезапно прервал ужасающий рёв, и из предрассветной дымки совсем рядом возникла громоздкая туша самки апи, окружённая характерными силуэтами резвящегося у её вымени молодняка. Это был экземпляр, отличающийся повышенной упитанностью, высоком удойностью и чрезвычайной свирепостью. Самка огляделась вокруг и, не заметив нас, прятавшихся с подветренной стороны в чаще кустарника лю, принялась спокойно пастись, издавая благодушное урчание.

Действовать надлежало быстро и по возможности результативно. Прежде всего подползти на животе к самке, желательно сзади, поскольку сзади самки апи видят хуже, чем спереди. Затем моей задачей было бесшумно подставить бидон, а задачей Нагикапу — ловко и незаметно надоить в него молока, создавая у самки впечатление, будто её сосёт молодняк, который, в свою очередь, не следовало тревожить.

Несмотря на безумное напряжение всех нервов, переползая по-пластунски, я не мог не обратить внимания на бесчисленные чудеса, таящиеся среди высоких тропических трав поляны, на которую мы выскользнули, покинув чашу кустарника лю. Вот непромокаемая тропическая лягушка, вот опасный, невзрачный с виду цветочек фу, который испускает ядовитый смрад. А вот удав-кисточник, примитивным кистеобразным хвостом которого туземцы пользуются для намыливания лица перед бритьём… Нет! О боже! Это не кисточник! Это уже хвост апи замаячил в призрачном мерцании заходящей луны!

Я бесшумно открываю бидон и подаю его Нагикапу, ко в ту же самую секунду подлетает птичка питу и по своему роковому обыкновению несётся в воздухе! Яичко падает на спину животного, которое недовольно урчит. Я вижу искажённое ужасом лицо Нагикапу и слышу его сдавленный шёпот на наречье междуречья:

— Бежим!

Когда мы счастливо достигли нашего убежища в зарослях кустарника лю, я заметил, что волосы Нагикапу поседели, и весь этот доселе сказочно пёстрый туземец сделался совершенно бесцветным.

— Проклятая птичка питу! — сказал я. — Всё нам испортила тем, что снеслась не вовремя.

— Птичка питу не виновата… — пробормотал Нагикапу без кровинки в лице. — Мы были на волосок от гибели. Это же не самка, а самец апи!

Перевод М.Игнатова

На пороге нового года (Новогодние рассказы нижеследующих господ: дворника, трубочиста и почтальона)

РАССКАЗ ДВОРНИКА

Однажды новогодним вечером, проводив последних дружков, я вышел из дому малость подышать межпланетным пространством и испить из Млечного Пути. Стою себе упиваюсь и вдруг замечаю: что-то чёрное болтается примерно на высоте десятого этажа корпуса № 5 по улице Краняка и Дивалевича, дом 18. Обсудить это открытие не с кем — улица пуста, словно вымерла. Приходится обсуждать с самим собой:

— Что это там болтается?

Немного погодя я был уже в состоянии ответить на собственный вопрос:

— Мужчина болтается на верёвке, на высоте… два, три, пять… десять, да — десятого этажа.

— Повесился?

— Повесился. Но за ногу. На ноге болтается.

— И к чему бы это за ногу? — продолжаю задавать себе вопросы.

— Кто знает… — отвечаю. — Может, уже настолько потерял голову от расстройства, что уже безразлично было, как вешаться.

А гражданин преспокойно продолжает болтаться вниз головой, на правой ноге. Признаков жизни не подаёт. А может, он в обмороке или просто задумался? Я стоял, теряясь в догадках, а он болтался. Наконец я решил действовать.