Нация прозака

Мысли у меня были простые: на солнце лучше. Все кажется лучше, когда просыпаешься в залитой солнечным светом комнате. И от этого еще тяжелее вспоминать черную пленку, которая окутывала в моей памяти холодные, мрачные Кембридж и Нью-Йорк. Я вспомнила, что Лев, мой астрологический знак, – повелитель солнца, и пыталась привнести побольше солнца в свою жизнь. Потому что к тому времени, когда я покинула Калифорнию, все потеряло смысл, как будто мозги у меня пережарились на солнце. И я думала: «Да кому нужен Реф?»

А потом я вернулась в Кембридж, и он оказался нужен мне снова, и я думала, что больше ни минуты, ни часа, ни еще одного дня не смогу терпеть эту боль. Я вспоминала, как на зимних каникулах не могла вынести расставание с Рефом на четыре недели. Теперь все было гораздо хуже, потому что время было бесконечно. Я остаюсь одна, без Рефа, потому что я навсегда его потеряла.

Еще тиоридазин, и все еще больно.

И снова слушать Боба Дилана, снова слушать как этот неровный, отчаянный голос поет самые душераздирающие строки, что я слышала. If You See Her, Say Hello, Mama, You Been on My Mind, I Threw It All Away, Ballad in Plain D[307]. Почему K-Tel[308] до сих пор не выпустили сборник с названием вроде «Депрессивные песни Дилана для разбитых сердец». И затем, снова и снова, я слушала все три доступные публике версии You’re a Big Girl Now[309] – оригинальную запись с Blood on the Tracks[310], альтернативный вариант Biograph[311] и, страшнее всего, живую версию Hard Rain[312] – словно от бесчисленных повторений песня потеряет свой смысл, а слова станут слишком привычными. Но печаль и ужас искусства – «Герники» Пикассо, выступления Билли Холидей с Good Morning Heartache[313] на фестивале джаза в 1957-м, «Тюльпанов» Сильвии Плат, «Дороги» Феллини – не теряют силы только потому, что все могут с ними соприкоснуться. Сила воздействия искусства лишь увеличивается с каждым новым зрителем, слушателем или читателем – так и я каждый раз нахожу новые элементы трагедии, новые причины для эмпатии. В каждой песне Боба Дилана, что мне когда-нибудь нравилась. Некоторых бесит его голос, они считают, что Дилан не умеет петь или поет слишком «в нос», и лучше бы те же песни послушать в исполнении the Byrds[314], или Рики Нельсона[315], или the O’Jays[316], но они не понимают, что для настоящих фанатов Дилана уже сам звук, что порождают его голосовые связки, обрывающийся, пронзительный, – сродни музыке искупления. Мне бы хотелось заполнить целую кассету разными записями его выступлений с You’re a Big Girl Now и слушать на повторе. В конце концов, эта взрослая девочка такая маленькая и хрупкая.

У меня часто не хватало сил ходить на терапию, и доктор Стерлинг разговаривала со мной по телефону. У меня не было сил, чтобы есть, и, как ни странно это звучит, не было сил спать. Под силу было только лежать пластом. Иногда, если не получалось заставить себя подняться и налить стакан воды, я глотала тиоридазин просто так и надеялась, что он метаболизируется и на пустой желудок.

В воскресенье утром, освободившись от учебы и работы, Саманта вытащила меня из постели, настаивая, что в гостиной солнечно и мне будет намного лучше там на диване, чем в моей темной комнате. Все наши разговоры были обречены на бессмысленность, потому что Саманта все время спрашивала, почему я не в состоянии философски посмотреть на свою жизнь, почему не могу порадоваться тому, что испытала любовь, а, значит, однажды испытаю снова – когда-то, где-то, с кем-то. И она затараторила, как Полианна[317], пока я не закричала: «Твою мать, Саманта, разве не видно, что я в отчаянии? Мне похрен, что я буду обо всем этом думать через десять лет или десять месяцев. Я схожу с ума прямо здесь, прямо сейчас и даже минуты больше не выдержу».

Как обычно, я заплакала, и Саманта принялась суетиться и откопала в сумочке блокнот Filofax[318], чтобы найти номера или имена кого-нибудь, кто мог мне помочь, от нью-йоркских раввинов до соцработников из Кембриджа, а еще предложила мне позвонить в Вашингтон ее отцу, психоаналитику.

Я просто подняла на нее глаза. «Мне нужна помощь, – сказала я. – Я знаю, я пообещала себе, что лучшим решением будет избавиться от Рефа, ведь это поможет мне встретиться лицом к лицу со всеми проблемами, от которых меня защищало его присутствие. Но вообще я думаю, что, по правде, он-то и заставил меня задуматься об этих вещах».

Она кивает.

Знаю, я обещала, что буду проходить терапию и продолжать день за днем, ведь именно так я смогу выздороветь, я стану сильнее всего за несколько месяцев, а все потому, что я добралась до корня своих проблем и так далее.

Снова кивок.