Нация прозака

Я чувствую, что Бог благословил меня. Я чувствую, что раз он дал мне способность испытывать такое удовольствие, то, значит, я не безнадежна. И я начинаю пробираться в комнату Абеля по ночам, когда остаюсь ночевать у них дома, начинаю мечтать, чтобы он делал то, что делает, постоянно, ведь я даже не знала, что способна на такое удовольствие. Я тоже учусь прикасаться к нему. Пальцами, руками, ртом. Я с удивлением обнаруживаю, что способна, вопреки всей своей грусти, не только получать, но и чуть-чуть отдавать эту жизненную силу.

Физическая близость приносит мне столько счастья, что мне хочется делиться своим знанием со всеми подряд, мне хочется подходить к женщинам на улице и рассказывать им о своем открытии, словно я одна посвящена в эту тайну. Мне хочется делать минет случайным парням, чтобы проверить, будут ли они реагировать на меня так же, как Абель, или он отличается от остальных. Я хочу поделиться своим маленьким секретом с доктором Айзеком, но не могу ни единой душе рассказать ни слова. Все решат, что это ненормально, что меня развращают, потому что Абелю семнадцать, а мне только двенадцать. Никто никогда не поверит, что это – единственный луч света в моей жизни.

Так что когда мистер Грабмен достает меня своими вопросами – странными, сальными вопросами, – я раздумываю, не рассказать ли ему о своем секрете. Но не говорю, не отваживаюсь. Я боюсь его странностей, боюсь, что он сдаст меня, и меня отошлют и закроют в тюрьме для распутных девчонок. Боюсь, что меня запрут в лечебнице – не потому, что я в депрессии и мне нужна помощь, а потому, что я девочка, по-своему хорошая девочка, но во мне живет это безумное сладострастие.

Лето, мне тринадцать, все вокруг отстой, и я застряла в лагере, гадая, как там проходит Олимпиада. Как-то раз, дожидаясь, пока закончится в общежитии уборка и пока наши кровати проинспектируют на предмет правильно заправленных простыней, а тумбочки проверят, чтобы убедиться, что комиксы про Арчи[116] сложены аккуратными стопками, я сижу на крыльце и слушаю первый альбом Брюса Спрингстина. Пэрис, девочка, с которой мы учимся в одной школе, выходит из комнаты, чтобы составить мне компанию. Наверное, я могла бы назвать Пэрис подругой. Я знаю ее с самого садика, и, как и все, кто меня более-менее хорошо знает, она вроде как постоянно ждет, что наступит момент и я вырвусь изо всей своей дури, и мы сможем вместе играть и красить ногти в нежно-розовый, как делали, когда нам было семь. Она живет через дорогу от нас, и мы до сих пор вместе ходим домой из школы, что едва ли можно назвать развлечением для Пэрис, ведь я не могу говорить ни о чем, кроме приближающегося апокалипсиса в своей голове.

Пэрис пытается понять меня. Я не облегчаю ей задачу. После того как я неделями заставляла девочек из нашей комнаты слушать мои разглагольствования про Брюса Спрингстина, стоило им, наконец, сказать, что они прониклись его музыкой, и попросить у меня кассеты или послушать Born to Run, как я принимаюсь орать на них и говорить, что они просто толпа повторюшек и что Брюс принадлежит мне одной. Я заставляю их поклясться, что даже если они когда-нибудь познакомятся с кем-нибудь еще и скажут, что им нравятся песни Спрингстина, они не забудут упомянуть меня. И все они поднимают руки и говорят: «Послушай, мы постараемся». И вот Пэрис подходит и садится рядом, и я вижу, как она нервничает, когда я советую ей послушать песню под названием For You. Она боится, что я разозлюсь, если песня ей не понравится, или – что еще хуже – что я приду в ярость, если ей понравится. Я объясняю, что это песня про девочку, которая, как и я, хочет покончить с собой. Мы вместе слушаем первый куплет, загадочные строчки о том, как девочка понемногу исчезает, о «пьяных глазах, что светятся пустотой», о той, кто еле держится за жизнь, и поэтому надо смотреть во все глаза, чтобы ее увидеть.

«Это я», – говорю я Пэрис. Девочка, потерянная в пространстве, девочка, которая всегда исчезает, навсегда выцветает и отступает дальше и дальше, сливаясь с фоном. Однажды я внезапно исчезну, прямо как Чеширский кот, но искусственное тепло моей улыбки и фальшивый, как у клоуна, изгиб губ, который бывает у отчаянно несчастных людей или злодеев в диснеевских фильмах, останутся, как ироническое напоминание обо мне. Я девочка с фотографии чьей-то вечеринки или пикника в парке, такая яркая, сияющая, а на самом деле готовая в любой момент исчезнуть. Вот вам мое слово, если вы снова посмотрите на фотографию, меня на ней больше не будет. Меня вычеркнут из истории, как какого-нибудь предателя в Советском Союзе. Потому что с каждым днем я все сильнее и сильнее чувствую себя невидимкой, меня все крепче окутывает темнота, слой за слоем, не давая мне дышать в тяжелую летнюю жару, и больше не различаю тьму, хотя чувствую, как она обжигает мне кожу.