Национальный предрассудок. Эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей

21 декабря, Девир-Гарденз, 34

<…> Мой мятущийся ум в полной мере ощущает глубокий смысл краткости. Материал для малых вещей, которые строятся на наблюдательности, размышлении и фантазии, встречается на каждом шагу. Одно можно сказать с уверенностью: чем больше мне будет хотеться писать малые вещи, тем больше их у меня будет. И пусть они попадают ко мне прямо из жизни, которую я в себя впитываю. Они придут, обязательно придут; уже приходят, пришли. Есть иллюстрации, примеры, образы, типы, выражения – только подставляй руки, только успевай собирать! A l’oeuvre, mon bon, а 1’oeuvre – roide![390] <…>

Давай-ка я сяду и в эти последние часы обольстительного утра набросаю три-четыре вещи, три-четыре идеи, которые можно будет использовать в рассказе длиной 5000 слов, что составляет 50 моих рукописных страниц. Суть этих набросков в том, что в них описывается – кратко, живо, четко – всего одно событие. <…>

Меня заинтересовала статья одного француза в «Двухнедельном обозрении», где говорится о том, как воспринимается флирт Française и Anglaise[391]. Первая считает, что, если мужчина и в самом деле ею увлекся, она обязана – в качестве компенсации – продолжить с ним отношения; вторая же постарается «дать задний ход». И та и другая понимают, что «это серьезно», но выводы делают прямо противоположные. Мне в моих скромных целях мысль эта подходит как нельзя лучше. Как ее использовать? В переписке, где они будут обмениваться монологами, отражающими фактическую сторону дела? Или как-нибудь еще? Свести вместе двух мужчин? Или двух женщин? Закон такого рода историй требует одного – непременного, безжалостного упрощения. Посмотрим, что получится, – тема, во всяком случае, уже есть. Краткости я здесь, безусловно, не добьюсь, разве что пойду на чудовищные сокращения; подобные усилия, обычно достойные всяческой похвалы, в данном случае могут лишь испортить дело. Не будет ли выходом, моим окольным путем, рассказ от третьего лица, от моего привычного стороннего наблюдателя, «всезнайки», человека, являющегося конфидентом либо обеих женщин, либо обоих мужчин? Остановлюсь, пожалуй, на двух женщинах. Это обеспечит мне наблюдательность, конфиденциальность, рассудительность, остроумные, язвительные истории какой-нибудь умной, ядовитой пожилой женщины, которая была знакома с обеими и на глазах у которой произошла вся эта история. Так вот…

Безнравственная знатная дама предположила, что ее служанка за ней шпионит, читает ее письма, «наслышана» о ее делах, «как и все служанки на свете». Служанка же наивна, честна. Она теряет место – выставлена за дверь, ибо когда ее хозяйка себя окончательно скомпрометировала, она не может сразу ей помочь, спасти ее. Ведь тогда бы ей пришлось повести себя так, будто она все заранее знала – знать же она могла, только если бы и в самом деле подслушивала и подглядывала.

Рецензентка изводит своего знакомого писателя, пишет на его романы оскорбительные рецензии, а все потому, что нестерпимо его любит. Издателю это становится известно – рассказ может так и называться: «История издателя»[392]. Центральное место рассказа – вопрос: как ее остановить? «Напишите про нее что-то хорошее и дайте ей знать, что автор этой рецензии – вы». – «Но все, что она пишет, вызывает у меня отвращение». – «И все же попробуйте что-нибудь навалять». Романист пишет – никакого результата. В этом замысле что-то, пожалуй, есть (впрочем, что-то крайне незначительное – даже для рассказа в 5000 слов), но действие уводит куда-то не туда. Оставим это до того времени, пока идея окончательно не прояснится. <…>

1896

21 декабря. Девир-Гарденз, 34

Наконец-то, в кои-то веки, я уяснил себе, что сценический метод для меня – высшая ценность, главная цель, мое единственное спасение. Действие становится для меня все важнее и важнее, это то, что – для меня, по крайней мере, – создает L’OEUVRE[393], а L’OEUVRE в том, чем я занимаюсь, – больше Бога. Так вот, при моей страсти к действию, к композиции сценическая форма – это то единственное, чему я могу довериться. ОКОНЧАТЕЛЬНО И НАВСЕГДА мне это стало ясно пару дней назад, когда я читал (в гранках) несравненного «Йуна Габриэля»[394]. Теперь, должен откровенно признаться, с помощью сего великолепного подспорья я смогу наконец выбраться из беспросветной чащи нескончаемой малютки Мейзи[395], а ведь мне еще предстоит написать не меньше 10 000 слов. Если я пойду этим путем, и никаким другим, если идти буду решительно и победоносно – слова мне подчинятся.

1898

8 мая, Девир-Гарденз

L’honnête femme n’a pas de roman[396] – прекрасная «литературная» (?) тема для небольшой вещи. Вывод: если женщина заводит роман, она не честна; если не заводит – не женщина.

1899

22 января. Лэм-хаус

[397]