Нам нужны люди, которые пишут прозу. А у нас их нет. Увы, увы, писать прозой – дело трудное и неблагодарное. В наши дни молодые люди не пишут ничего, кроме журналистских статеек и стишков. Печальный факт. А вот чистую словесную красоту, добросовестность, столь необходимую для истинного стилиста, не сыщешь нигде. Если знаешь какого-нибудь студента в университете Райса, который пишет добротную и невостребованную прозу, посылай его ко мне. Да, я не шучу. Что ж, когда мы награбим и навоюемся вволю, наверняка появятся молодые люди, способные сочинять прозу. Благие надежды. Когда мы покончим с тем, что все издатели влиятельных журналов и весь епископат, в особенности же епископы из колоний, назвали бы «суровой реальностью», когда, иными словами, будет покончено с бредовым вторжением в реальность всех этих мерзостей… Вот тогда, я верю (пусть и совершенно безосновательно), появится порода блестящих молодых людей и чистых молодых женщин, что напишут ту прозу, какая нам требуется. Но куда вероятнее, что у нас появится поколение существ, неспособных на мысль или на действие, жертв невиданной анархии, привнесенной в мир совсем другими людьми.
Что ж, я сказал все, что хотел сказать. Пришло время помолчать, а ведь сколь же немногие на это способны! <…>
<…> Сегодня явилось странное существо по имени Борис Анреп[615]
, военный атташе русского правительства в Англии, а в обычной жизни – скульптор и художник. Внешне он очень похож на немца, точнее, на пруссака; в отношении войны Анреп на редкость циничен. Война, по его разумению, идет между татарами и гуннами, то есть между русскими и немцами, – национальный вопрос для него самый первостепенный. К ужасам войны он относится совершенно спокойно; русские, говорит, совершают ничуть не меньше зверств, чем немцы: уничтожили ведь они все библиотеки и церкви в Польше, и не только в Польше. «На войне как на войне, – рассуждает он, – наше дело громить и убивать ничуть не меньше немцев, точно так же как дело немцев – громить и убивать ничуть не меньше, чем громим и убиваем мы». Идеи у него одна кровожаднее другой. В остальном же Анреп очень обаятелен, остроумен, умен и талантлив.Что слышно о Джулиане? Очень хочется узнать о нем побольше. Я здоров и благополучен, погрузился в «Войну и мир» – роман считается величайшим в мире – невероятно! С нетерпением жду рецензий на мою книгу[616]
. Привет Р. Дэвиду, уверен, он цветет, точно кедр на Ливанской горе.Худшее, мой дорогой Льюис, не преминуло случиться – впрочем, как и всегда. Марию безжалостно гонят во Флоренцию к ее отвратной мамаше[617]
. Неминуемость расставания горька – когда же оно произойдет, станет еще горше. Знать бы, сколько оно продлится. Неопределенность печальнее всего. Шесть месяцев, год, три года… сроки разлуки растут. Ждать и надеяться – ничего другого, как всегда, не остается. <…> Работы по-прежнему никакой. В Комитет вооружений опоздал на двенадцать часов. Итон меня не хочет[618]. Чартерхаус[619] морочит мне голову. Господи, спаси и сохрани! <…> Начинаю слабо верить, что к концу лета, а может, и раньше, война закончится. Как же радостна мысль о мире… О том счастливом времени, когда молодые вернутся отблагодарить стариков за поразительную христианскую силу духа, с какой они переносили страдания молодых. Перспектива мира – единственный луч света в беспросветном будущем. Надеюсь вскоре опять тебя увидеть.Благоденствуй же, мой дорогой Льюис.
Подумай вот над чем.
Непостижимость женщин и их несоответствие всему тому, чего от них ждешь.
Страсть необходима для любви, или же она резвится сама по себе, подобно фавну, вокруг алтаря – одиноко и безответственно?
Бог есть Время. Время – создатель и одновременно разрушитель; отец истины. Это, в моем представлении, и есть истинная религия, единственно разумная и рациональная.
Очищение страданием – опасное учение. Оно подбивает стариков дурно обращаться с молодыми.
Душа перед смертью покидает тело… Возраст верящих в это колеблется от сорока до шестидесяти.
Прощай же. Ты видел в «Морнинг пост» рецензию на «Оксфордскую поэзию»? Они меня прославляют, не находишь?
Моя дорогая Джульетта,
большое спасибо за Ваше письмо и стихотворение. Мне понравилось парение диких птиц, да и идея всего стиха тоже. Но идее этой мучительно не хватает выразительности, она не обрела еще своей адекватной формы. Мысль и чувства еще томятся за решеткой, их подавляет содержание, которое должно быть их средством, а является помехой, препятствием. Но, как говорит Томми Ирп, все дело в практике. Вы должны научиться владеть материалом, а мастерство обязательно со временем придет. <…>