Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

Как мы и предсказывали, предметы, принадлежавшие королеве, получали больше фишек, чем дубликаты. Дети знают, что такого рода контакт прибавляет предмету ценности — ценности, которая не переносится на копию. В другом случае, когда речь шла о том, что объект ценен, так как сделан из серебра, этого эффекта не было: ведь дубликат тоже из серебра. Субстанции можно копировать, историю — нет.

А как насчет людей?

Люди — особенно подходящие для эссенциализации индивидуальные объекты. У нас нет повода взглянуть на камень и задуматься, чем он отличается от похожего камня, лежащего рядом. Но совершенно естественно обращать внимание на отдельных людей. У ребенка есть все основания серьезно отнестись к тому, является ли данная женщина его матерью, и у любой матери должен быть столь же острый интерес к вопросу, какой ребенок — ее. И, как обсуждалось подробно в предыдущей главе, для всех нас важно, к какому именно человеку мы привязаны сексуально или романтически.

Можно ли сказать, что дети особенно чувствительны к особости тех или иных людей? На этот вопрос отчасти отвечают другие исследования, которые мы с Брюсом Худом сейчас проводим с помощью дуплицирующей машины. В этих исследованиях с участием четырех- и шестилетних детей мы копируем живых хомячков. Хомяки были из одного помета и, следовательно, внешне неразличимы. (Хотя в одном из наших исследований один хомяк, охочий до еды, набил щеки куда заметнее, чем его “дубликат”. Пришлось заменить.)

Исследования еще продолжаются, но пока мы приходим к выводу, что дети часто отвергают мысль, будто дубликат — в самом деле дубликат. Хотя они соглашаются, что мы успешно скопировали физическое тело хомяка, они не всегда готовы принять, что мы скопировали состояние его психики, включая то, что ему нравится, и то, что он знает. Они рассматривают машину как дупликатор тел, а не сознания. Дубликат — это другая личность.

Зачем останавливаться на этом? Что, если кто-то построит дуплицирующую машину большего размера, где вместо ящиков — кабины, и человек сможет войти в одну из них, а затем, незаметно выбравшись, выйти из другой? Что, если бы вы проделали это с матерью ребенка, устроив так, что женщина, вышедшая из второго ящика, будет дубликатом, поддельной матерью? Как поступит ребенок: съежится от страха, отпрянет в тревоге, закричит, призывая настоящую мать вернуться?

По этическим и практическим соображениям этот эксперимент мы не проводили. Но писатель Адам Гопник провел более мягкую его версию со своей пятилетней дочерью Оливией. Когда ее не было дома, аквариумная рыбка Блуи погибла. Гопник с женой принесли домой рыбку, неотличимую от Блуи. Но в последний момент они решили, что не будут лгать дочери — по крайней мере, не совсем, — и придумали историю: Блуи отправился в больницу, а это брат Блуи, его временный заместитель. Увидев эту идентично выглядящую (и ведущую себя так же) замену, Оливия не слишком обрадовалась.

“Я ненавижу эту рыбку, — сказала она. — Ненавижу. Я хочу Блуи”.

Мы пытались успокоить ее, но бесполезно.

“Но посмотри, он совсем как Блуи!” — слабо протестовали мы.

“Он похож на Блуи, — признала она. — Похож на Блуи. Но это не Блуи. Он чужой. Он меня не знает. Он не мой друг, я не могу с ним поговорить”.

Армии в облаках

Мы обсуждали случаи, в которых индивидуальные объекты приобретают особенное значение из-за контакта, обычно физического, с социальными существами, такими как знаменитости и те, кого мы любим. Мы также обсуждали случаи, когда объекты сами суть социальные существа, животные или люди. В следующей главе мы рассмотрим третий способ, позволяющий объектам стать особенными — благодаря той или иной связи с человеческими умениями, и это приведет нас в мир искусства.

Некоторые случаи наделения чего-либо ценностью очень необычны и интересны: индивидуальные вещи не являются социальными существами, но мы воспринимаем их в таком качестве. Не новость, что люди склонны очеловечивать, приписывать окружающим объектам человеческие качества. Дэвид Юм писал об этом в 1757 году: “Мы усматриваем на луне человеческие лица, в облаках — армии и в силу естественной склонности, если таковую не сдерживают опыт и размышление, приписываем злую или добрую волю каждой вещи, которая причиняет нам страдание или же доставляет удовольствие”*. По словам одного специалиста по когнитивным исследованиям религии, у нас “гипертрофирован социальный интеллект”.