Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

Я начал книгу, описав этот эпизод с точки зрения Геринга, но представьте, как унизительно это было для критиков. Конечно, у некоторых из них в свое время имелись сомнения, а некоторые современные критики считают невероятным то, что вообще можно было в этом случае обмануться. (Среди прочих претензий такая: одно из лиц на картине подозрительно походит на лицо Греты Гарбо.) Но многие критики в то время пели дифирамбы красоте этих произведений. Впрочем, они отреклись от своих слов, как только выяснили, кто художник. Один эксперт написал, что “после разоблачения ван Меегерена стало очевидно — его подделки были гротескно уродливыми и неприятными картинами, совсем не похожими на Вермеера”.

Недавно мы, возможно, столкнулись с аналогичным случаем. В 2004 году на “Сотбис” после долгих дебатов об авторстве была продана картина “Молодая женщина, сидящая за клавесином”. Эксперты решили, что это Вермеер — отсюда и высокая цена. Но если окажется, что они ошиблись, как некоторые думают, то ее стоимость рухнет, и нам вновь доведется лицезреть весьма смущенных арт-критиков. Вероятно, кто-то из них заключит, что картина не столь чудесна, как они считали прежде.

Если картина окажется подделкой, она может закончить свой путь в Музее им. Брюса в Гринвиче, штат Коннектикут, в часе езды от моего дома. Именно там сейчас “Христос в Эммаусе” — как экспонат специальной выставки подделок. Это маленький приятный музей, и когда я стоял перед картиной, мне пришло в голову, что я могу снять ее со стены, пройти мимо пожилой смотрительницы и увезти полотно домой в своем минивэне. Если бы я попытался провернуть это в начале 1945 года, я бы совершил одну из крупнейших в истории краж произведений искусства. Теперь же это был бы просто анекдот. Воображаю газетные заголовки: “Сумасшедший профессор украл никчемную картину”.

Так что изменилось? Почему подделка радует нас куда меньше подлинника? Я попытаюсь ответить на этот вопрос. Эту главу мы начали с картин и музыки, дальше перейдем к искусству в целом, а после займемся удовольствиями вроде спорта. Я предполагаю, что наша одержимость историей и контекстом — то, что мы видим в эксперименте Белла, в истории Кэтрин и во взлете и падении “Христа в Эммаусе”, — не снобизм и не глупость. Удовольствие, которое мы получаем от искусства, во многом коренится в нашем понимании того, какая именно человеческая история связана с его созданием. Это его сущность.

Бальзам на уши

Как и с другими удовольствиями, которые мы обсуждали выше — секс, пища, потребительские продукты, — я признаю, что наша реакция на музыку и картины не всегда глубока в том смысле, в каком меня это интересует. Некоторые вещи просто приятно слушать или рассматривать — по причинам, никак не связанным с эссенциализмом, историей и контекстом.

И мы не обязательно понимаем, почему. В 1896 году Дарвин охарактеризовал любовь к пению или музыке как одну из самых загадочных человеческих черт. Так обстоит дело и сейчас. Нет ничего загадочного в удовольствии от еды, воды, секса, тепла, отдыха, безопасности, дружбы и любви — все это хорошо и с точки зрения выживания, и с точки зрения воспроизводства. Но почему мы так любим ритмичные серии звуков? Почему люди повсюду посвящают столько времени и энергии танцам и песням? Женщины племени мекраноти в Амазонии поют от одного до двух часов в день, а мужчины — по два и более часа по вечерам. Они едва сводят концы с концами, но целыми часами поют! Это кажется пустой тратой времени, настолько пустой, что она может отвратить вас от эволюционной биологии и заставить поверить в божественное вмешательство. Курт Воннегут просил написать на своей могиле: “Для него необходимым и достаточным доказательством существования Бога была музыка”.

Музыка — исключительно человеческое удовольствие. Она может “усмирить дикаря”⁷, но только человека, а не крысу, собаку или шимпанзе. Возможно, есть контрпримеры (если вы скажете, что вашего кота восхищает ваша игра на гитаре, разве я смогу с этим поспорить?), но нет экспериментальных свидетельств, что животные (не люди!) проявляют какой-либо интерес к музыке. Это можно проверить так: поместить животное в лабиринт, где разным участкам соответствуют разные звуки, и определить, что нравится животным, наблюдая за тем, куда они идут. Используя этот метод, исследователи установили, что приматы вроде тамаринов и мартышек предпочитают тишину колыбельным и не предпочитают гармонию какофонии. Обезьянам все равно, ставите вы им рок-музыку или запись скрипа ногтей по классной доске.