Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

Есть данные, что если вы движетесь синхронно с другими людьми, то они вам больше нравятся, вы чувствуете связь с ними, вы щедрее к ним. Песни и танцы — идеальный инструмент тимбилдинга. Большинство из нас знакомы с тем эмоциональным возбуждением, которое происходит при соединении рук и танце на еврейской свадьбе, или когда вы танцуете на рейв-дискотеке, или поете в пабе с пьяными друзьями. Можно проникнуться этим опытом и опосредованно, наблюдая, как поют и танцуют другие, как в знаменитом видеоролике “Где это, черт возьми, Мэтт?”⁸, в котором восторженный, ничем не примечательный американец танцует с людьми из разных частей света. Этот эффект музыки может объяснить, почему религиозные обряды так часто сопряжены с танцами и пением: они обеспечивают солидарность с единоверцами.

Но говорить, что песни и танцы — элемент адаптации, потому что они связывают вас с сообществом, значит уходить от вопроса, почему мы так устроены, что чувствуем связь с теми, с кем танцуем и поем? Никто не знает. Есть адаптационные объяснения, но мне интересно — а не может ли это быть лишь сбоем в системе? Если я танцую с другими и они двигаются со мной, а их тела движутся так, как мое, то это вводит меня в заблуждение, и границы моего “я” раздвигаются.

Пока мы рассматривали музыку в общем ключе. Возможно, безнадежно общем. Пристрастие к определенной музыке отчасти определяется тем, что человек слышит вокруг: топ-40 в Индии — не то же, что топ-40 в США. Даже внутри страны между людьми есть различия. В моей семье очень разные взгляды на блюграсс, трэш, классический рок и оперу, так что долгие автомобильные поездки требуют серьезных переговоров о том, кто контролирует радио.

Мы знаем, что отчасти наши вкусы формируются в раннем возрасте. В ходе одного эксперимента матери давали своим детям, находившимся в утробе, послушать определенные музыкальные произведения (произведения Вивальди, “Бэкстрит бойз” и так далее) и затем не включали их до второго года жизни ребенка. Выяснилось, что годовалые дети предпочитали ту музыку, которую слышали до своего рождения.

Большую часть времени бодрствования люди слушают музыку пассивно. Можно ожидать — это очень простая гипотеза, — что нам нравится скорее та музыка, которую мы слышим часто. Это вариант того эффекта “привязанности к знакомому”, о котором мы говорили применительно к сексу. Знакомое — это хорошо. Проблема в том, что слишком знакомое приедается и становится неприятным. Правило удовольствия — это перевернутая буква U: когда вы что-то слышите впервые, оно с трудом поддается обработке и не доставляет удовольствия. По мере повторного воспроизведения мозгу становится легче обрабатывать музыку, и она становится приятной, а после она оказывается слишком простой, а значит, скучной и даже раздражающей. Мы можем относиться к какой-то пище сначала настороженно, потом есть ее часто и с удовольствием, но мало кому понравится есть одно и то же тысячу раз подряд. Что касается музыки, то пик перевернутой буквы U может “длиться” какое-то время, но любая песня станет невыносимой, если ее слушать достаточно часто. Эта кривая растягивается или сжимается в зависимости от сложности музыки. Сложная пьеса требует немало времени, чтобы понравиться, а потом немало времени, чтобы устать от нее, а песенка вроде “У Мэри был ягненок” пройдет по этой кривой гораздо быстрее.

Еще один фактор, объясняющий, насколько вам нравится песня (или музыкальный жанр в целом), — это в каком вы были возрасте, когда услышали эту музыку впервые.

В 1988 году невролог Роберт М. Сапольски провел неформальный эксперимент. Он связался с радиостанциями и спросил у их сотрудников, когда появилась большая часть той музыки, которую они ставят, и каков средний возраст их слушателей. Он выяснил, что большинство людей впервые услышали ту музыку, которая полюбилась им навсегда, в возрасте двадцати лет или младше. Если же вы старше двадцати пяти, когда появляется какой-то новый музыкальный стиль, он вряд ли вам понравится. По словам Сапольски, “не многие семнадцатилетние врубаются в сестер Эндрюс, ‘Рейдж эгейнст зе машин’ нечасто звучит в домах престарелых, а самые преданные поклонники... Джеймса Тейлора не будут носить свободные джинсы”.

Почему? Есть искушение принять здесь простое неврологическое объяснение. Наши мозги вначале мыслят широко, а после “окостеневают”. Но, как отмечает Сапольски, нельзя сказать, чтобы в этом возрасте люди становились менее открытыми для новых впечатлений. Окно для новых музыкальных вкусов открывается в особый период жизни, отличный от того, что происходит, например, с едой.