Наваждение. Лучшая фантастика – 2022

Коридор широкий и длинный, и по обеим сторонам – двери, много дверей, но все заперты, кроме двух. За одной дверью – палата левой ноги, за другой – палата правой ноги, а почему «ноги» – я расскажу когда-нибудь позже. В каждой палате по одиннадцать человек (столько, сколько в нормальной футбольной команде). Раньше было по двенадцать, но о том, почему стало по одиннадцать, я говорить не буду. Коридор длинный, и по обеим сторонам – двери, это место рассчитано, чтобы вместить много людей, много больше, чем содержится в нем сейчас. А те, кто сейчас, – мы лежим здесь на вытяжке. Что такое вытяжка, можешь прочитать в Википедии. Я бы не сказал, что мы здесь реально страдаем, но терпим адекватно – это факт. Деды терпели и нам велели – есть такая народная мудрость. И это терпение – претерпевание – оно адекватнее, чем перспектива пожертвовать, бдык, собой, отдав свои органы дорогому и любимому. Потому что эти органы ему на фиг не нужны, бдык. Не в кайф ему иметь внутри себя чужие внутренние органы, это его не вставляет, бдык, не торкает, бдяк, и не штырит. Давай сделаем так: я завязываю с военной реконструкцией, а ты – с донорством. И будет нам счастье, урбыдуг антогас, – сходим куда-нибудь, поедим вместе. А то устроимся в реконструкцию мирную – я узнавал – в колхоз или на комсомольскую стройку. В бригаду коммунистического труда. Ту оти сара би сара. Что это я сказал? Не важно. По четным дням мы играем в футбол в коридоре. Доктор рекомендовал для реабилитации. Коридор, я уже говорил, широкий. Отстегиваем от ног наши гири, вынимаем спицы из пяток – и в бой. Про спицы шучу, шучу. Ты бы видела, как мы по коридору – бдык-бдяк, бдык-бдяк – вприпрыжку и топоча копытами. Мяч с подсветкой и бубенчиками – гиба губ, гиба губ. И развеваются наши разноцветные халаты – ах-аха, ах-аха. Надо видеть. Сат сара би. Не знаю. Я недавно вынул из облака японские картинки о женщинах, делающих себе сеппуку. И от некоторых из них – немногих, но некоторых – испытал что-то вроде эротического возбуждения. Нет, анторог урбудак, анторог, я не говорил этого, вычеркиваю, стираю. Но почему? В корне непонятно, я не предполагал у себя подобных отклонений. Сат ино. Ты уж не делай над собой ничего такого, пока не встретимся. Хотя вытяжка – это долгий процесс, месяца два как минимум. А когда встретимся, тоже ничего не делай. Договорились? Ту оти мерато, кано асати лидо, кано асати мело. Ти ура сат мина ора. Сат оки, сат лин, сата кани. Что такое я говорю? Наверное, что-то адекватное. Сат сара би ино.

* * *

– Какой-то глюк у меня, посмотри. – Жваков протянул Ираклию свой гаджет, раскрытый на странице из Книги памяти – той самой странице.

Ираклий посмотрел и ничего не сказал.

«Не глюк», – понял внезапно Жваков.

Ираклий кивнул.

– Что там? – спросил Бакин со своей кровати. Ираклий, по-прежнему молча, перебросил гаджет ему.

– Почему она сделала это? – воскликнул Жваков. – Почему вообще это делается? Вынимать у человека органы, которые хоть кому-то нужны, это можно понять, но когда не нужны никому – это бред, бессмыслица.

– Не бессмыслица, – возразил Ираклий. – Смерть имеет ценность сама по себе как жертва. Общество должно поощрять проявления инстинкта жертвенности.

– Все равно бред, – сказал Жваков. – Я когда видел эту Книгу памяти, думал, что это просто книга, просто слова, потому что не может быть, чтобы серьезно… И я ведь предупреждал ее, предупреждал.

– А когда предупреждал, до или после? – спросил Бакин и с силой запустил гаджетом в Жвакова.

Жваков перевернулся на спину, вытянулся и закрыл глаза.

* * *

Рано утром Жваков проснулся. Ему казалось, он и не спал вовсе.

Вышел из палаты. Стараясь не стучать гипсом, прошел по коридору к двери с подсвеченной надписью «ВЫХОД». Надел уличные бахилы. Хотел выйти, но дверь оказалась закрыта. Подергав достаточное время за ручку, Жваков оставил попытки и прошел в холл, обстановка которого имитировала неизвестные годы ХХ века – телевизор с маленьким выпуклым экраном, бильярд, аквариум с рыбками, на стене карта Советского Союза с незнакомыми городами: Калинин, Молотов, Жданов, Ворошилов, Каганович. Обыкновенно Жваков задерживался у карты, но сейчас прошел мимо.

Одно из окон было приоткрыто. Жваков открыл его шире, забрался на подоконник и спрыгнул вниз. Сделав несколько шагов по газону, вышел на дорожку, мощенную плиткой.

– Эй!

Жваков обернулся на голос.

Из окна выглядывал Бакин.

– Ты куда собрался?

– В Тибет, – сказал Жваков.

– Я с тобой, – сказал Бакин, вылезая на подоконник.

– Тебе-то зачем? – выказал удивление Жваков.

– Это уж я сам решаю, что мне зачем, а что незачем, – сказал Бакин.

Он спрыгнул вниз. С собой у него была пара костылей.

– Решил двинуть в Тибет, к этим самым монахам, – сказал Жваков. – Есть вариант, что они удерживают у себя Валентину, а запись в книге фейковая, чтоб оборвать контакты.

– Вариант есть, – согласился Бакин.

Вместе пошли по дорожке.

Обогнув здание, увидели обнесенную забором площадку, там несколько машин, в том числе знакомые «Студебеккеры».