– Есть в Альфа-плюс одна группа, – продолжал он, – они называют себя «хрононавты». Я думаю к ним присоединиться. Они засыпают (организовать летаргический сон – это по сравнению с бессмертием не проблема) кто на десять лет, кто на двадцать, кто на пятьдесят – с тем чтобы проснуться и посмотреть, что изменилось в мире, а потом заснуть снова. Мне интересно увидеть, как изменятся люди, потомки того мясного стада, каким они были сто тысяч лет тому назад. Кому будут приносить свои кровавые жертвы? Каких они захотят зрелищ? Хлеба будет достаточно, значит – зрелищ. Для какого нового аутодафе будут собираться на площадях?
– Аутодафе – не перебор ли? – возразил Жваков.
– Нисколько не перебор. Человек быстро возвращается к своему исконному состоянию. В двадцатом веке проводили эксперимент. Участников разбили на две группы: одна изображала заключенных, другая – надзирателей. И многие надзиратели – обыкновенные люди среднего класса – очень скоро вошли в роль и начали садистски издеваться над заключенными. До такой степени, что через шесть дней – шесть, урбыдуг, дней! – эксперимент пришлось прекратить. Широк человек.
– Бдык, – сказал Бакин.
– Действительно, бдык, – согласился Жваков.
– Теперь пройдемся по интеллекту. В том же двадцатом веке в моде был коэффициент интеллекта, ай-кью. Примитивный, конечно, показатель, но все-таки… И оказалось, что у менее цивилизованных народов ай-кью, как правило, выше. И это понятно: белый человек утром идет к месту работы, там совершаются им однообразные действия рук или однообразные действия ума. Еду он получает в магазине, вещи – тоже в магазине. А африканский бушмен или австралийский абориген каждый день обеспечивает себя сам – своим умом и своими руками.
– Те бушмены, которых проверяли на ай-кью, – сказал Жваков, – должны были уже в силу того, что их проверяли, минимально знать алфавит и основы счета, то есть они составляли некую выборку из своего народа, заведомо превосходящую прочих по интеллектуальным способностям.
– Я с этим не буду спорить – мог бы поспорить, но не буду, – сказал Ираклий, аккуратно доедая последний кусочек мяса со своей тарелки. – Независимо от интеллектуальных способностей австралийских аборигенов современный человек, пока еще разумный, в интеллекте уже не нуждается. Среда обитания требует от него только послушания, только исполнения правил. И мне очень любопытно, через сколько поколений человечье стадо утратит внешние признаки разумности и какую форму оно примет при наличии в анамнезе таких милых обычаев, как сжигание на костре, сажание на кол и прочее. – Ираклий допил вино из бокала, вытер тарелку кусочком хлеба и отправил кусочек в рот.
Бакин последовал его примеру.
А Жваков расположил три оставшихся у него на тарелке пельменя в виде правильного треугольника.
– В крохоборстве, однако, есть смысл, – заметил Ираклий. – Не все знают, что, кроме явных, существуют скрытые баллы гражданского рейтинга. Правила, по которым они начисляются, неизвестны, и, возможно, за чисто вылизанную тарелку тебе дадут больше баллов, чем за ранение, полученное на военной реконструкции. А вот это чревато. – Он тронул пальцем тарелку с треугольником из пельменей. – Ты думаешь, это шуточка на четверть штрафного балла? Но когда ты не будешь переходить улицу на красный свет, сорить, курить, нарушать тишину, прислоняться, съезжать по перилам, именно подобные поступочки будут служить мерилом твоей гражданской состоятельности.
Раздался сигнал на посадку. На полу зажглись стрелки, указывающие дорогу. Пошли по стрелкам.
– А не хиросиг ли он тоже в каком-нибудь смысле? – спросил Бакин, глядя в спину идущего впереди Ираклия.
– Сат сара би, – сказал Жваков.
Труба была шире, и капсула больше. Как салон небольшого автобуса.
Жваков опустил на голову сенсорный шлем, прилагавшийся к креслу. Не с тем чтобы погрузиться в виртуальную реальность, а чтобы без помех продиктовать письмо, которое надо было отправить до того, как – умбыдук антогас – до-того-как, одним словом.