Наверно это сон

Видя ее тревогу, Давид вжался в свой стул и настороженно наблюдал за ними исподлобья.

— Я... — отец замолчал и прикусил губу. — Я сказал ему что-то не так? Может быть, я посмеялся над ним... когда это было? В пятницу вечером? Когда я сказал тебе, что он собирается к брачному агенту?

— Нет, Альберт, — казалось, ее тело обмякло, — нет! Вовсе нет. Ты не сказал ничего, что могло кого-нибудь обидеть.

— Ты уверена? Ты уверена, что он ушел так рано не потому, что я... не из-за какого-нибудь моего поступка?

— Нет, ты не сказал ничего обидного.

— Уф! Надеюсь, что ты права. Что же с ним случилось тогда? Он не разговаривал со мной! Не смотрел мне в глаза. Человек, которого я знаю месяцы! Человек, который приходил сюда каждый вечер, — он подвинул к себе стул и уселся на него, — он ел свой ленч сегодня с этим Паулем Зиманом. Он знает, я ненавижу этого человека. Он сделал это, чтобы обидеть меня. Я знаю.

— Но... не... не расстраивайся так, Альберт. Это не должно обижать тебя. Это... ну... — она нервно засмеялась, — это похоже на ссору двух школьниц обедал с другим!

— Да? — спросил он язвительно. — Много ты знаешь! Ты не видела его сегодня. Это еще не все. Было кое-что еще. Говорю тебе, что-то заваривается в его голове. Какая-то идиотская ненависть. Месть, ждущая своего часа. Ты не знаешь.

Он вдруг выпрямился, посмотрел на нее суженными, подозрительными глазами:

— Тебя что, это не расстроило? Тебя это не волнует?

— Почему, Альберт, — она покачнулась под его резким взглядом, — меня это расстраивает. Меня это волнует. Но что я могу сделать. Я только надеюсь, что эта враждебность временная. Что это может быть? Что-то волнует его, о чем он не хочет говорить. Может быть, завтра все пройдет.

— Да. Может быть. Что-то случилось. Я только верю, что человек не может стать мне чужим за одну ночь, если он не полагает, что я дурно поступил по отношению к нему. Не так ли? А он больше, чем чужой, он — враг. Избегает меня, для него само лицо мое, как удар ножа. Мрачно смотрит мне вслед. Нет, это не пустяк! Это... В чем дело?

Она побледнела. Держа графин в одной руке, она другой безуспешно пыталась открыть кран.

— Не могу открыть, Альберт. Наверное, ты очень сильно завернул, когда мылся. Мне нужна вода к столу.

— С чего это ты вдруг ослабела? — он поднялся, подошел к раковине, открыл воду. — А что касается его, — он зловеще смотрел на льющуюся воду, — если он не переменится, то пусть побережется. Он еще узнает, что я тоже могу меняться.

Потом была пауза, еще больше накалившая напряженность. Поставив графин на стол, мать пошла к плите и принялась разливать гороховый суп по тарелкам. Падающие с половника капли шипели на крышке плиты. Запах был замечательный. Но Давид, торопливо взглянув на мрачное лицо отца, решил есть осторожнее, чем когда-либо в своей жизни. До сих пор эти жесткие глаза почти не останавливались на нем. Ему хотелось сжаться, исчезнуть из поля их зрения. Но это не получалось, и он сконцентрировал внимание на влажной поверхности графина, где набухали и скатывались вниз капли.

Отец потянулся за хлебом. Это, казалось, разрядило напряжение. Давид взглянул на мать. На ее лице было страдание и мрачная задумчивость. Она была далеко от того, что делали ее руки. Она поставила тарелку перед отцом и, выпрямившись, робко коснулась его плеча.

— Альберт!

— Хм-м? — он перестал жевать.

— Может, лучше бы сказать это после обеда, когда ты немного успокоишься, но...

— Что?

— Ты... ты не натвори что-нибудь необдуманное. Пожалуйста, прошу тебя.

— Я знаю, что делать, когда придет время, — мрачно ответил он, — пусть тебя это не волнует.

Давид вздрогнул. Он внезапно увидел, как на экране, темную крышу и молоток, угрожающе взметнувшийся над бледными булыжниками.

— Фу! — сказал отец, опуская ложку. — Соль! Ты ее вообще больше не употребляешь?

— Несоленое? Извини, Альберт! Все, что я делала сегодня, так нескладно, даже суп, — засмеялась она с отчаянием. — Хороша повариха!

— А что тебя так расстроило? — резкий взгляд отца остановился на Давиде. — Он что, опять потерялся или еще какая новая безумная выходка?

— Нет! Нет! Не он...! Ешь, маленький. Не он. Мои глаза не смотрели на все, что я делала сегодня. Все время что-нибудь путалось. Это был один из тех дней, что делают людей суеверными. До сих пор во дворе лежит платок. Кто знает, почему я уронила его?

Отец пожал плечами.

— По крайней мере, ты была одна. Никто не следил за тобой. Никто не толкал тебя своим взглядом на ошибки.

— Ты опять о нем?