Наверно это сон

Ребе, человек в ермолке, сидевший у окна рядом с одним из учеников, увидел их и поднялся.

— Здравствуйте, — затрусил он к ним. — Я — реб Идл Панковер. Вы хотите... — он провел большими волосатыми пальцами по лоснящейся спутанной бороде.

Мать представилась и объяснила причину визита.

— И это он?

— Да. Мой единственный.

— Всего одна такая звездочка? — он чмокнул и ущипнул Давида за щеку пропахшими табаком пальцами. Давид застеснялся.

Пока мать и ребе обсуждали часы, цену и содержание его учебы, Давид разглядел своего будущего учителя повнимательнее. Он был не похож на школьных учителей, но Давид уже видел других ребе раньше и знал, что он и не должен быть похож. Он казался старым и очень неопрятным. Он носил мягкие кожаные ботинки, похожие на домашние тапочки, на которых не было ни шнурков, ни пуговиц. На нем были мешковатые брюки в пятнах. Полосатая мятая рубашка торчала наружу между поясом и жилетом. Галстук, узел которого съехал к одному уху, свисал из-под грязного воротника. Его крупное лицо блестело от жира. Полный тревог по поводу своих будущих отношений с ребе, Давид все же понимал, что должен подчиниться судьбе. Ведь это отец решил, что ему пора идти в хедер.

Потом Давид осмотрел комнату. Голые, выкрашенные в коричневую краску стены с волнистыми трещинами. У одной стены стоит пузатая печка, схожая с ребе, но отличающаяся тем, что она раскалена до темно-красного цвета, тогда как одежда ребе — черная. У другой стены длинная линия скамеек завершается столом самого ребе. На скамейках сидят мальчики разного возраста. Они болтают, спорят и дерутся. На скамейке перед столом ребе сидят несколько ребят, очевидно, ждущих своей очереди читать вслух по книге, лежащей на столе.

То, что было лишь гулом голосов, когда они вошли, теперь превратилось в рев. Казалось, одна половина мальчиков вступила с другой в какой-то яростный спор. Ребе, извинившись перед матерью, повернулся к ним и с громовым ударом кулака по двери рявкнул свирепое "ша!.." Рев немного утих. Он обвел комнату зло сверкающими глазами и, смягчив их выражение улыбкой, вновь обратился к матери.

Они, наконец, договорились, и ребе записал имя и адрес своего нового ученика. Давид понял, что уроки будут где-то между тремя и шестью часами, что он должен приходить в хедер после трех и что плата за обучение — двадцать пять центов в неделю. Более того, первый урок состоится немедленно. Это было неприятным сюрпризом, и он запротестовал сначала, но когда мать начала уговаривать его, и ребе заверил, что первый урок не займет много времени, он сдался и печально принял мамин прощальный поцелуй.

— Садись там, — коротко сказал ребе, как только мать ушла, — и не забывай, — он поднес согнутый палец к губам, — в хедере нужно сидеть тихо.

Давид сел, а ребе вернулся к своему месту у окна. Но не сел, а достал из-под своего стула короткую плетку, громко стукнул рукоятью по столу и произнес грозно: "Тихо чтоб было!" И при испуганном молчании, мгновенно сковавшем все рты, он сел. Потом взял со стола маленькую указку и ткнул ею в книгу. Мальчик, сидящий рядом с ним, начал читать на странном и непонятном языке.

Давид напряженно прислушивался к звучанию слов. Это был иврит, он знал, тот самый таинственный язык, на котором мать шептала молитву, зажигая свечи, на котором отец читал книгу по праздникам перед тем как пить вино. Не идиш. — иврит. Священный язык, как сказал ребе. Если знать его, можно говорить с Богом. Но кто Он? Теперь он узнает о Нем.

Мальчик, сидящий рядом с Давидом, скользнул по скамейке поближе к нему.

— Ты только начинаешь хедер?

— Да.

— Уух! — простонал тот, указывая на ребе глазами, — он плохой! Дерется!

Давид смотрел на ребе в ужасе. Он видел, как учителя били детей в школе за непослушание, хотя ему самому ни разу не доставалось. Страх, что его высекут этой ужасной плеткой, сковал его губы. Он даже не ответил другому мальчику, спросившему, есть ли у него спичечные коробки для коллекции.

Постепенно после прихода нескольких опоздавших языки опять развязались, и комната наполнилась гамом. Когда Давид увидел, как ребе несколько раз взмахнул плеткой, но так и не пустил ее в дело, его страх немного рассеялся. Однако он не осмеливался присоединиться к разговорам, а лишь настороженно наблюдал за учителем.

Мальчик, что читал первым, кончил, и его место занял следующий, по-видимому, не умевший продолжать в быстром темпе своего предшественника. Когда он ошибся первый раз, ребе поправил его, произнеся верный звук. Но ученик ошибался снова и снова, и в голосе ребе появились угрожающие нотки. Через некоторое время он уже дергал мальчика за руку при каждой ошибке, потом толкал его локтем в бок и, наконец, дал ему затрещину по уху.