Навстречу миру

Образы появлялись, и я не задерживался ни на одном из них. Снова возникла гора Манаслу, которая всегда была для меня не просто горой, но, скорее, моей горой, главная драгоценность моего городка, вид из моего дома, гордость моей деревни. Я позволил этому образу присутствовать достаточно долго, чтобы отметить свою привязанность, чтобы почувствовать притяжение Манаслу, чтобы осознать, как я прирос к ней, и чтобы просто осознавать гору – безо всех моих ассоциаций и привязанностей. Мимо проплывали чудеса природы, но ни к одному из них я не испытывал такого притяжения, как к этой вершине: поля цветов, которые распускались рядом с моей деревней в Нубри, ароматные сосны, окружавшие Шераб Линг в Химачал Прадеше, метеоритные дожди. Минут двадцать я вспоминал впечатления, которые всю жизнь заставляли мои глаза расширяться от изумления и вызывали во мне чувство благодарности за красоту и дивное разнообразие нашего мира. Миллионы людей на каждом континенте наслаждаются этими чудесами, и знание этого превращало общее благоговение во взаимосвязь.

Обретя способность ясно все видеть и тонко чувствовать, я пересмотрел свое отношение к буддийским одеждам. Сейчас они не казались мне ценным владением. В чем мое благосостояние сейчас? Мое тело разрушается. У меня нет денег. Нет золотых монет. Ничего ценного. Пусть так, но у меня есть возможность пробуждения, возможность постижения самых глубоких, самых тонких граней сознания. Мое человеческое рождение – мое сокровище, в здравии и болезни, ведь оно всегда означает возможность пробуждения. Разве может быть большая драгоценность, чем знание этого? Как мне повезло, я действительно благословлен. Мое единственное подношение сейчас – это то, как я проявляю сокровище Дхармы, как проявляю жизнь, как проявляю умирание, как проживаю этот момент, этот неповторимый момент.

Если нет никого, кто мог бы засвидетельствовать мои подношения, разве это отменяет их ценность? Я представил Будду Шакьямуни, когда он призвал в свидетели землю. Его левая кисть ладонью вверх покоится на верхней части левого бедра, а пальцы правой касаются земли. Земля будет мне свидетелем, пусть я буду покоиться в радости и любви Дхармы. Земля – мой единственный свидетель, и в отсутствие кого-либо, кого нужно радовать или умиротворять, пусть действия моего тела, речи и ума будут чистыми, неискаженными, незапятнанными тщеславием, соответствуют моей собственной чистой природе будды.

Для того чтобы поднести свое тело, мне не нужно было ложиться и изображать умирание, как мы делали во время тренировки. То, что я сидел в этом парке, и было подношением моего тела. То, что я болел, казалось подношением. Я не мог контролировать физические функции организма, не мог контролировать болезнь. В этих обстоятельствах подношение моего тела, казалось, входило в процесс умирания. Я принял то, что предлагала жизнь. Я прекратил держаться, и это было подношением.

Когда я отказывался от привязанности к друзьям и семье, сотни лиц проплыли мимо одно за другим. Члены семьи, учителя, маленькие монахи, старые монахи, друзья из дома и издалека. Иногда появлялось лицо, которое я не видел много лет: пожилая монахиня, которая играла со мной в Наги Гомпе, друг детства из Нубри, монах-отшельник, который жил на землях Шераб Линга. Наблюдая за этой длинной процессией, я знал, что моя беспристрастность окажется под ударом, когда я вернусь к началу, к своей семье. Потом я сосредоточился на подношении своей матери буддам, словно вручая ее их заботам. Она всю жизнь жила в сфере благословений Дхармы, но это было неважно. Благопожелания о ее защите должны были родиться из моей благодарности. Но все же сама мысль о расставании с семьей разбивала мне сердце, и слезы катились по щекам.

После завершения этой части практики чувство безграничной благодарности наполнило мое тело изнутри. Осознавание стало очень глубоким, прочно укорененным. Я слышал лай собак. Видел людей. Сохранял полную неподвижность. У меня была уверенность. Если я умру, со мной все будет хорошо. Затем всплеск сострадания и благодарности присоединился к осознаванию, и я разрыдался, мои плечи задрожали.

Спустя пару часов после совершения подношений я почувствовал себя немного лучше. Когда я глубже погрузился в практику, тревоги, которые утром роились, как пчелы в банке, ушли.