Навстречу миру

Потом однажды мы замечаем отражение Луны на поверхности озера. Этот образ кажется гораздо более живым и полупрозрачным, чем плоское, скучное изображение в книге. Мы инстинктивно понимаем: то, что мы видели раньше, было ограниченным, а вот это отражение – реально. Разница между первой и второй стадией огромна, как разница между небом и землей. Свет на поверхности озера такой яркий, что просто несопоставим с изображением в книге. Но все же эти образы достаточно похожи, что позволяет нам, увидев рисунок Луны, распознать ее отражение на поверхности озера. Наш ум не полностью освободился от привычных шаблонов, и восприятие все еще окрашено прошлым, таким образом переживание двойственности – меня, воспринимающего что-то там, – отделяет ум от отражения. Но все же мы заворожены этим сильным переживанием.

На третьей стадии мы смотрим в небо и распознаем настоящую Луну: обнаженную, сияющую. Мы можем ценить изображение в книге и отражение на поверхности озера, но они не дарят нам прямого переживания. Мы распознаем Луну в небе с восприятием чистого осознавания. Восприятие и Луна стали одним – союзом осознавания и пустотности. Ум освободился от концептуальных фильтров, и возникает восприятие без воспринимающего. Мы воспринимаем отражение, но оно пустотно, свободно от любого ярлыка, любого обозначения или представления, поскольку воспринимается самим осознаванием. На третьей стадии нет медитирующего и нет того, на чем медитировать. Мы больше не переживаем сияющую пустотность. Мы стали ей.

Наш ум становится похож на совершенное зеркало, без намека на затемнение. Мы ни приглашаем образы, ни отвергаем то, что возникает. Мы видим миллионы отражений. Мы осознаем их качества и характеристики и знаем, что они нереальны. Они лишь отражают нашу незамутненную, сияющую ясность, они вплыли в поле нашего осознавания как мимолетные, непостоянные, зыбкие облака. Как только мы распознаем, что это пространство и есть наша собственная суть, мы освобождаемся, и нам больше не надо разгонять эти облака.

У Луны также есть разные фазы. Когда мы продолжаем свой путь к освобождению, ее полнота и ясность увеличиваются, и недвойственное переживание чистого осознавания становится все более постоянным. Это то, что мы называем просветлением, полным постижением абсолютной природы реальности. Всеобъемлющий ум распознает, что все формы возникают из нерожденного пространства и что на абсолютном уровне они – просто облака без начала и конца.

Первые переживания, когда мы видим непосредственно Луну, могут быть мимолетными. Мне было около десяти лет, и мой отец уже познакомил меня с медитативным осознаванием. Мне это далось легко, и я упросил его дать мне учение о чистом осознавании, услышав, как он обсуждает это с монахинями. Он постарался объяснить мне эту грань осознавания, но я понятия не имел, о чем он говорит.

Однажды я пришел в его маленькую комнату в Наги Гомпе, чтобы присоединиться к нему за обедом. Он сидел на своем возвышении, лицом к большому окну, из которого открывался вид на долину. Я забрался к отцу и сел так, чтобы смотреть на него. Сначала мы просто немного поговорили, а потом замолчали. Обед почему-то задерживался. Пока мы ждали, я решил впечатлить отца своими навыками медитации. Я сел с очень прямой спиной, словно проглотив палку, немного отставил локти от туловища, слегка наклонил голову вперед и опустил взгляд вниз. Я постарался имитировать то, что считал состоянием чистого осознавания, и ждал его похвалы.

Отец сидел в своей расслабленной манере и какое-то время ничего не говорил. Потом он мягко спросил: «Ами, что ты делаешь?» «Я медитирую», – ответил я ему, радуясь, что он заметил. «На чем ты медитируешь?» Я объяснил: «Мой ум покоится в естественном состоянии чистого осознавания». Тогда отец сказал: «Ами, не на чем медитировать. Медитация – это обман, воззрение – это обман, философия – это обман. Ничто из этого не истинно».

Я был потрясен. Все содержимое ума испарилось. Моим чувствам не за что было зацепиться. Не существовало ни снаружи, ни внутри. Лишь сияющая ясность. Я не мог облечь это переживание в слова, не мог объяснить его. Отец продолжал смотреть на меня, но ничего не сказал. Потом мы сидели в молчании, в своего рода медитации без медитации. Когда принесли еду, мы насладились обедом. Все было как обычно, но еда казалась исключительно вкусной.