Назови меня своим именем

Поднеся плавки ближе, я зарылся в них лицом, будто хотел навеки потеряться в их многочисленных складках… Значит, вот как он пахнет, когда с ног до головы не покрыт лосьоном для загара, вот как он пахнет, вот как он пахнет, – повторял я про себя, разглядывая плавки в поисках чего-то еще более личного, чем этот запах, целуя каждую складку и умирая от желания найти хотя бы волосок, что угодно, облизать их, целиком засунуть в рот… Если бы только можно было их украсть, оставить себе навсегда и никогда не позволять Мафальде их стирать. И дома, зимними вечерами, доставать их, вдыхать запах и возвращать к жизни его образ – его тело, такое же обнаженное, как сейчас, со мной, в эту самую секунду.

В порыве чувств я стянул свои плавки и принялся надевать его. Я точно знал, чего хотел, и хотел я этого с таким пьянящим восторгом, который заставляет людей рисковать всем – даже тем, чем они никогда бы не рискнули в состоянии самого сильного опьянения. Я хотел кончить в его плавки и оставить для него улики.

Тут меня посетила еще более безумная идея. Я подошел к постели, снял его плавки и, совершенно голый, залез с ними под одеяло. Пусть он найдет меня – я переживу, так или иначе.

Знакомая кровать…

Моя кровать. Но хранящая его запах – целительный и всепрощающий, походивший на незнакомый аромат, которым меня окатило с ног до головы, когда пожилой мужчина, стоявший рядом со мной в храме на Йом-Киппур[39], накрыл мою голову своим талитом[40], так что я практически исчез и в ту секунду словно слился с уже навеки разделенным народом, время от времени снова объединявшимся, когда два существа оказывались вместе под одним куском ткани.

Я прижал к лицу подушку Оливера, принялся яростно целовать ее, а затем, обхватив ногами, рассказал ей то, в чем не осмеливался признаться никому на свете. Потом я рассказал все, что хотел, ему. Это заняло меньше минуты.

Секрет наконец вырвался из моего тела. Ну и что, если он заметит. Ну и что, если поймает с поличным. Ну и что, ну и что, ну и что.

По дороге из его комнаты в свою я задумался: настолько ли я безумен, чтобы повторить подобное?

В тот вечер я с пристальным вниманием следил за передвижениями обитателей дома. Постыдное желание повторить содеянное настигло меня раньше, чем я предполагал. Ничего не стоило снова вернуться наверх…

Как-то вечером, читая в отцовской библиотеке, я наткнулся на историю о благородном рыцаре, без памяти влюбленном в принцессу. Она тоже его любила, но, похоже, не до конца осознавала это, и, вопреки дружбе, которая расцвела между ними, – а может быть, как раз благодаря ей – рыцарь, замечая неприступность возлюбленной, скромно молчал, не в силах заговорить о своих чувствах. Однажды он все же спросил напрямую: «Что лучше – правду молвить иль погибнуть?»

Мне никогда не хватило бы смелости даже задать этот вопрос.

Но то, что я произнес в его подушку, помогло мне по меньшей мере на секунду понять, что я могу признать правду, пускай то была лишь репетиция, – что я могу насладиться ею; а случись ему проходить мимо в ту секунду, когда я шептал признания, которыми не осмелился бы поделиться даже с собственным отражением, – мне было бы безразлично: пусть знает, пусть видит, пусть осуждает, если хочет.

Только не рассказывай всему остальному миру, Оливер, – хоть сейчас ты и есть для меня весь мир, хоть весь мир – испуганный и презрительный – застыл в твоих глазах. Твой холодный взгляд, Оливер… Я лучше умру, чем, признавшись тебе, снова его встречу.

Часть II. Откос Моне

К концу июля положение дел приняло серьезный оборот. По всей видимости, за Кьярой последовала череда сotte, увлечений, мини-увлечений, подружек на одну ночь, интрижек и бог знает чего еще. Для меня это означало лишь одно: член Оливера побывал в каждой женщине города Б. Все они до единой прикасались к нему, его члену. Черт знает, в скольких вагинах он побывал, в скольких ртах. Но меня это нисколько не беспокоило – даже забавляло – воображать Оливера между женских ног: она лицом к нему, его широкие, загорелые, блестящие плечи двигаются вверх и вниз… Таким я представлял его в тот день, когда лежал, обхватив ногами его подушку.

Бросив беглый взгляд ему через плечо, пока он редактировал рукопись в своем раю, я задумался: где эти плечи побывали накануне? Как легко и свободно двигаются его лопатки, когда он поворачивается на траве, как непринужденно поблескивают на солнце. Ощутила ли та, кто впивалась в них прошлой ночью, вкус моря? Или лосьон для загара? Или запах его постели, который я почувствовал, забравшись к нему под одеяло?

Как же я мечтал иметь его плечи… Кто знает – может, будь у меня самого такие же, я не жаждал бы их так сильно?

Muvi star. Кинозвезда.