Назови меня своим именем

(Некоторое время спустя, в душе, я намылюсь и смою с себя все сомнения, зародившиеся в моей душе три года назад, когда однажды неизвестный юноша на велосипеде вдруг остановился рядом, спрыгнул на землю и приобнял меня за плечи – тем самым то ли запустив, то ли ускорив во мне процессы, которым понадобилось очень, очень много времени, чтобы наконец достичь моего сознания; все эти сомнения теперь словно смылись с меня, рассеялись, как злые слухи или ложные убеждения; я точно выпустил их на свободу, как отслужившего свое джинна из бутылки, теперь омываемого мягким, душистым ароматом ромашкового мыла, которое можно обнаружить в каждой ванной комнате нашего дома.)

Мы сидели на одной из скал и разговаривали. И почему мы не беседовали так раньше? Я был бы куда менее одержим Оливером, общайся мы в такой дружеской манере все прошедшие недели. Возможно, мы даже не стали бы спать друг с другом.

Я хотел сказать ему, что позапрошлой ночью занялся любовью с Марцией всего в двухстах метрах от того места, где мы сидели сейчас, – но промолчал. Вместо этого мы стали обсуждать гайдновскую сонату «Свершилось» из «Семи слов Спасителя на кресте», аранжировку для которой я только что закончил. Я мог говорить об этом, не ощущая, будто пытаюсь произвести на него впечатление, завладеть его вниманием или возвести между нами хрупкий мост. Я мог говорить о Гайдне часами… Какая это могла быть прекрасная дружба!..

Пока я осмысливал свои опрометчивые суждения о том, что наконец избавился от неистового влечения к Оливеру, а также испытывал легкое разочарование от того, как легко остыл к тому, кем был одержим все последние недели, – так вот, за это время мне ни разу не пришло в голову, что желание сидеть и, как тогда, непринужденно говорить о Гайдне и есть моя самая уязвимая точка; что если страсти суждено возродиться вновь, она проскользнет по этому надежному (как мне казалось) мосту между нами так же легко, как если бы я просто посмотрел на почти обнаженное тело Оливера у бассейна.

В какой-то миг он прервал меня.

– Ты в порядке?

– Да, – ответил я. – Все нормально.

Затем, как бы уточняя свой первый вопрос, он, неловко улыбнувшись, добавил:

– В порядке… везде?

Я едва заметно улыбнулся в ответ, в эти секунды уже наглухо закрывая между нами все двери, ставни, окна, задувая свечи, потому что солнце взошло окончательно – и стыд уже отбрасывал длинные тени.

– Я имел в виду…

– Я знаю, что ты имел в виду. Побаливает.

– Но ты не был против, когда я?..

Я отвернулся, будто в ухо мне подул холодный ветер, и попытался скрыть от него лицо. Потом спросил:

– Нам обязательно об этом говорить? – я воспользовался ответом Марции на вопрос о том, понравилось ли ей то, что я с ней сделал.

– Если не хочешь, то нет.

Я точно знал, о чем он пытается поговорить. Он хотел обсудить тот момент, когда я почти попросил его остановиться.

Теперь, пока мы разговаривали, я мог думать лишь об одном: сегодня я встречусь с Марцией, и каждый раз, когда мы захотим где-нибудь присесть, мне будет больно. Как унизительно. Сидеть на городской стене, где по ночам собираются наши сверстники, когда не хотят идти в кафе, – и вынужденно ерзать, каждый раз вспоминая о том, что случилось прошлой ночью. Так и стану объектом неизменных шуток у школьников. А еще буду наблюдать, как Оливер смотрит на меня и думает: «Это я с тобой сделал, так ведь?»

Зря мы переспали. Даже его тело меня больше не интересовало. Сидя на скале, я посмотрел на него так, как смотрят на старые рубашки и брюки перед тем как сложить их в коробку и отдать на благотворительность.

Плечо: галочка.

Участок кожи на сгибе локтя, который я когда-то боготворил: галочка.

Пах: галочка.

Шея: галочка.

Абрикосовые изгибы: галочка.

Ступня – о, эта ступня: но все-таки – галочка.

Улыбка в ответ на его вопрос, везде ли я в порядке: да, и ее в коробку. Нельзя полагаться на волю случая.

Все перечисленное я однажды боготворил. Я прикасался к его телу, как циветта[65], помечая свою территорию. На одну ночь оно стало моим, но теперь было мне больше не нужно.

Одного я не мог вспомнить, а тем более понять: отчего я возжелал его, отчего пошел на все, лишь бы быть рядом, прикасаться к нему, спать с ним?..

(Совсем скоро, после купания, я приму долгожданный душ. Забыть, забыть…)

Когда мы плыли назад, Оливер, словно его посетила запоздалая мысль, спросил:

– Ты злишься на меня за прошлую ночь?

– Нет, – ответил я. Но ответил слишком быстро, и прозвучало это неискренне. Дабы смягчить двусмысленность своего «нет», я добавил, что, скорее всего, просплю весь день.

– На велосипеде я все равно не смогу кататься.

– Потому что… – это был не вопрос, а почти уже ответ.

– Да, потому что.

Я вдруг понял, что не хочу слишком резко от него отдаляться, и не только потому что боюсь обидеть или создать неловкость дома, – но и потому что не уверен, что через несколько часов не начну изнывать по нему снова.

Когда мы поднялись на наш балкон, Оливер, на секунду замешкавшись, шагнул в мою спальню. Я удивился.

– Сними плавки.