Назови меня своим именем

Я представил, как один из них входит в комнату, подходит к кровати, берет персик, подносит его к моей затвердевшей плоти («Я знаю, ты не спишь») – и медленно прижимает мягкий, переспелый фрукт к моему члену, который пронзает мякоть прямо по линии впадины, так сильно напоминающей мне ягодицы Оливера. Эта мысль полностью мной завладела.

Я встал, взял со стола один из персиков и, надломив его до половины большими пальцами, вытолкнул косточку на стол; затем аккуратно поднес бархатистый, розовый плод к паху и начал входить в него до тех пор, пока разделенный надвое фрукт не скользнул мне на член.

Если бы Анкизе только знал, если бы он знал, что я делаю с одним из персиков, за которыми он ухаживал каждый день с таким раболепным усердием… Анкизе в большой соломенной шляпе день и ночь вытягивал сорняки из пересохшей земли своими длинными, узловатыми, мозолистыми пальцами. Его персики больше походили на абрикосы, только крупнее и сочнее.

Что ж, я уже познакомился с царством животных, теперь пришел черед царства растений. Дальше, видимо, пойдут минералы. От этой мысли я едва не рассмеялся.

Из персика сочился сок и стекал по моему члену. Если бы сейчас сюда вошел Оливер, я бы позволил ему сделать со мной то, что он делал утром. Если бы пришла Марция, я бы дал ей завершить начатое. Персик был мягким и в то же время плотным; когда я сумел наконец разломить его пополам, то увидел, что красноватая сердцевина похожа не только на анус, но и на влагалище. Держа по половинке в каждой руке, я принялся тереть ими член, не думая ни о ком конкретно и в то же время думая обо всех, включая и несчастный персик, который понятия не имел, что с ним творят, только подыгрывал – и в конце, возможно, даже получил от процесса определенное удовольствие. А потом мне показалось, что он шепчет мне: «Трахни меня, Элио, трахни сильнее», – и, через пару секунд, снова: «Я сказал, сильнее!» – и я стал перебирать в голове образы из произведений Овидия: не было ли у него персонажа, превратившегося в персик? И если нет, почему бы мне не создать парочку прямо сейчас?.. Скажем, неудачливый молодой человек и девушка, цветя юной красотой, обидели завистливое божество, а оно в отместку превратило их в персиковое дерево. И только теперь, три тысячи лет спустя, они наконец получили то, что было так несправедливо у них отнято, и молвили: «Я умру, если ты прекратишь, тебе нельзя прекращать, никогда…»

Эта история так меня возбудила, что без всякого предупреждения оргазм подступил совсем близко. Я чувствовал, что могу остановиться сейчас или – еще одно движение – и кончу; это я и сделал – осторожно, нацелившись точно в покрасневшую сердцевину открытого персика, словно в ритуале осеменения.

Что за безумие. Я откинулся назад, держа обеими руками персик, и с облегчением отметил, что не запачкал простыни соком – ни своим, ни персиковым. Поврежденный и побитый, словно жертва изнасилования, плод лежал на боку у меня на столе – опозоренный, бессловный и болезненный, пытаясь не пролить то, что я оставил внутри него. Наверное, я выглядел примерно так же прошлой ночью на кровати у Оливера, когда он кончил в меня в самый первый раз.

Я надел было майку, но потом решил остаться голым и забрался под простыню.

Позднее я проснулся, услышав, как кто-то поднял щеколду на ставнях, которые сначала открыл, а потом закрыл. Как однажды в моем сне, он подошел ко мне на цыпочках – не чтобы удивить, а просто не желая нарушать мой сон. Я знал, что это Оливер, и, по-прежнему не открывая глаз, протянул ему руку. Он схватил ее, поцеловал, а потом приподнял простыню и, казалось, удивился, увидев меня обнаженным. Мгновение спустя его губы вернулись туда, куда обещали сегодня утром. Ему понравился липкий вкус. Чем я занимался?

Я рассказал ему и кивнул на помятую улику, лежавшую у меня на столе.

– Посмотрим, что тут у нас.

Он встал и спросил, оставил ли я этот подарок ему.

Может быть. А может, я просто решил выкинуть его позже.

– Это то, о чем я думаю?

Я озорно кивнул и притворно устыдился.

– Ты хоть знаешь, сколько труда вложил в него Анкизе?

Оливер шутил, но мне казалось, будто он – или кто-то через него – задает тот же вопрос обо мне – о том, сколько сил вложили в меня родители.

Он вернулся к постели с половинкой персика в руках и осторожно разделся, стараясь не разлить его содержимое.

– Я совсем больной, да? – спросил я.

– Конечно нет – хотел бы я, чтобы все были такими больными, как ты. Хочешь, покажу больного?

Что он задумал? Я не решался ответить «да».

– Только подумай о том, сколько людей было до тебя: ты, твой дед, твой прапрадед, и все пропущенные поколения Элио, и те, кто жил далеко отсюда, все они – в этой струйке, которая делает тебя тем, кто ты есть. А теперь – можно мне попробовать?

Я помотал головой.

Он запустил палец в красную сердцевину плода и поднес его к губам.

– Пожалуйста, не надо. – Это было выше моих сил.

– Я никогда не выносил свой вкус. Но ведь это – ты. Так почему не надо?

– Я просто буду чувствовать себя ужасно.