Не ангел

После свадьбы Александра Николаевича и Ольги Аркадьевны Рашетовская-старшая не пожелала жить вместе с молодыми и уехала в имение — по-видимому, навсегда. Александр вышел в отставку, и супруги остались в Петербурге. Но как-то так получалось, что круг их общения все сужался; многочисленные друзья семейства, бывшие сослуживцы старого барина, подруги матушки, ровесники Александра — все они постепенно отдалялись. Некогда веселый, шумный, гостеприимный дом на Надеждинской становился все тише, в него все реже наезжали гости, в нем почти перестал раздаваться смех. Никаких причин этому не было; Ольга Аркадьевна показывала себя образцовой хозяйкой, была красива, любезна, безупречно одета. Но почему-то в ее доме гости, ранее преданные семье Рашетовских, чувствовали себя тяжело и стесненно, и, слушая приятный мягкий голос хозяйки, безукоризненно произносивший французские слова, каждый мечтал скорее выйти на воздух и уехать домой… Еще и вид хозяина дома, Александра Николаевича, заставлял гостей конфузиться и говорить при нем негромко. Брызжущий здоровьем красавец-гусар хирел с каждым днем, становился все тише, незаметнее, он мало разговаривал и еще реже выходил куда-либо. Сердобольные приятели пытались было выражать сочувствие Ольге Аркадьевне, но неизменно натыкались на холодно-вежливый ответ: «Благодарю вас, мой супруг совершенно здоров».

По правде говоря, те, кто видел Александра Николаевича, нимало не сомневались в обратном — но под ледяным взглядом Ольги Аркадьевны тушевались и прекращали расспросы. Постепенно чету Рашетовских перестали приглашать на балы, торжественные завтраки и приемы; в театры же они и сами не ездили. Их можно было видеть только в церкви, и то очень редко — как-то и говорить с ними знакомым стало не о чем.

Когда младший брат Александра Рашетовского Николай оставил корпус, он вернулся в Петербург, чтобы жить вместе с братом, покуда не обзаведется собственной семьей. К удивлению соседей, Николай прожил в отчем доме всего пару месяцев и уехал, ничего не говоря и не отдавая визитов петербургским друзьям… После этого Рашетовские стали жить еще более замкнуто. Некоторые подумывали, что Александр Николаевич уж и преставился — то-то удивлялись они при редких встречах с ним на улицах. Александр медленно, точно во сне, прогуливался в сопровождении старого Тимофея. Рашетовский худел и бледнел все больше, терзающая его хворь не отступала, но неоднократно хоронившие его соседи всякий раз убеждались, что он еще жив.

Еще казалось странным, что слуги Рашетовских, молодые и старые, один за другим заболевали и умирали. В доме на Надеждинской остались только Стешка, неизменно преданная своей барыне, и Тимофей, слуга Александра Николаевича. Бог ведает, как им удавалось держать в порядке огромный этот дом, все больше холодевший и походивший на могильный склеп… Давно скончалась и старая барыня, Мария Ивановна Рашетовская, а о Николае в Петербурге много лет ничего не слыхали. Соседи и друзья семейства уже шептались и строили разные догадки, которые никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть. Чета Рашетовских никогда ни с кем не переписывалась; родные не навещали их и ничего о них не знали…

* * *

Голос старого слуги замолк. Пока он рассказывал, я разглядывал портреты на стенах, пытаясь определить, кто из родных был там изображен. Я скользил по ним взором и видел моего деда с бабкой, Федора, дядю Александра Николаевича с супругой Ольгой Аркадьевной, моего покойного отца…

— Постой, Тимофей, — знобкий страх вновь мурашками пробежал по моей коже, — ты сказал, мой папенька Николай Николаевич приезжал к дядюшке и даже пожил с ними? Но он всегда говорил… Выходит, не хотел, чтобы мы знали…

— Молодой барин Николай Николаевич неполных три месяца с нами пожить изволили, — невозмутимо ответил Тимофей. — А как отбыли, так и не навещали, не писали нам более.

Эти слова еще больше уверили меня в том, что напрасно приехал я сюда и привез младшую сестру; мне захотелось прямо сейчас выскочить вон и бежать куда глаза глядят…

— Бедный дядюшка, — с состраданием произнесла Даша, — мучился он все эти годы, совестью себя изводил.

По правде, я не был с нею согласен: то, как дядя поступил с Федором, представлялось мне отвратительной жестокостью. Хотя при виде бледного, изнуренного человека, что неподвижно и покорно сидел рядом с нами, я готов был признать, что человек этот заслуживает жалости…

— Тимофей, — произнес вдруг женский голос рядом с нами. Этот голос был приятным, мягким, чуть хрипловатым — но при его звуке, столь неожиданном, я едва не вскрикнул от испуга. Я вскочил.

Передо мной стояла молодая дама — в элегантном и строгом черном платье, белокурая, с высокой прической, стройная, изящная, красивая… На вид она казалась не старше моей Даши; но, благодаря портретам, я не мог не узнать ее: это была тетя, Ольга Аркадьевна. И ведь ей уж было никак не менее сорока пяти лет!