Не буди девочку! До утра...

— Не-а! Боязно! — отмахнулась Маринка — Хэппи, опасливо зыркнув окрест себя. — С ума можно соскочить. Как мамка.

— А разве…

— Она в дурке.

— Все мы, даст Бог, встретимся в другом… светлом месте. Так обещано в Книге книг! — вступил отец Авель.

В этот момент сиамец поднял мордочку:

— Мры-ы-ы!

— Мыр-мыр-мыр! — донеслось из-под панамы.

Девушка и кот начали свой любовный диалог, и Эрик с отцом Авелем, почувствовав себя лишними, двинулись дальше. Но блаженная Марина (с недавних пор её стали именовать так) последовала за ними. А русский немец от души понадеялся: в будущем красная панама в белый горох не станет досаждать своим обществом.

В ту ночь его впервые в жизни мучила бессонница: перламутровое сияние ночи вызвали к жизни непрошенные воспоминания. Он видел палубу, на ней-окаменевшую фигурку. На губах навечно застыл вопрос: «За что?»

«ТИХАЯ МОЯ РОДИНА…»

Павла Петровича разбудило солнце. Он решил, что проспал. Но взглянув на часы, обнаружил, что ещё ночь. Маленькая стрелка указывала на цифру «3». Тем не менее слепящий свет и птичьи трели взывали к действию. Он распахнул рамы. Воздух показался необычным — более тяжёлым, чем дома, да и пахло иначе — деревом и болотом. Оказалось, что он не единственный полуночник: поодаль на коричневом квадрате копошилась женщина в косынке цвета морской волны.

«Бессонница замучила?»

Словно услышав его, огородница подняла голову. Павел Петрович неожиданно для себя помахал ей рукой. Незнакомка не ответила, а только яростнее заработала мотыгой.

«А дома картошка в эту пору уже цветёт».

Он спустился на первый этаж в расчёте увидеть портье, но холл был пуст. Тогда он стал рассматривать выставленные в витрине книги. Его заинтересовал сборник легенд и воспоминаний о Таракановке. На форзаце — надпись «К двухсотлетию со дня основания».

— Д-о-облое у-у-тло! — вынырнувший откуда-то монашек немилосердно растягивал гласные.

«Это из-за дефекта ротовой полости?»

— Могу я приобрести книжицу?

— Дв-е-е-сти лублей.

Белозерцев положил две сотни на сооружение типа конторки и вышел на воздух. Солнце заливало пространство, беря реванш за долгие зимние ночи. Павел Петрович миновал площадь с торговыми точками и кафе «Триада». Вдали блеснули воды Северной Двины. Новый ориентир прибавил сил, так что уже через считанные минуты он стоял на крутояре и всматривался в гигантский плот из брёвен.

«Река-труженица!»

Острые лучи, отражаясь от воды, обстреливали его рикошетом. СпасАясь от них, Белозерцев надел тёмные очки и вытащил из пакета приобретение. «Тихая моя Родина» была издана в количестве тысяча экземпляров. Для такого рода литературы тираж немалый. Вероятно, издатель рассчитывал, что книжку приобретут не только авторы и их родственники.

А.Бондалетова — прочёл он в списке составителей сборника. Однофамилица?

И ЧЕГО ТЫ ТАКОЙ ШУГАННЫЙ?

Обутые в кеды-конверсы ноги пружинисто вышагивали по деревянным мосткам Рябинового переулка. Он уже представлял, каким удивлением во взгляде окатит его Светлана-Соломия, как братец пожмёт его руку, а он вытащит «Континент» со статьёй об их библиотеке, как…Взгляд упёрся в ворота — приспособление для стука исчезло. Пришлось задействовать собственный кулак-звук вышел глухой и жалкий. По ту сторону тренькали воробьи, но ни звяканья собачьей цепи, ни куриного кудахтанья не слыхать. Тогда он изо всех сил нажал на полотнище ворот — не поддались. Придётся в обход. Там, где изба примыкала к оврагу, насколько он помнил, отходила заборная доска. Эрик прощупал их все — ни одна не двинулась. Уже раздумывая, не повернуть ли обратно, он вспомнил про дерево на задах. Тополь накренился в сторону участка, и при известной ловкости им можно воспользоваться как трамплином. Кеды-конверсы тоже сослужили хорошую службу: он почти не ощутил отдачи.

Казалось, двор затаил дыхание, ожидая, пока пришелец войдёт и всё узнает. Он приблизился к крыльцу. «Амбарный замок!» По всему выходило, хозяева отлучились надолго. Тем не менее он решил обойти фасад. И уткнулся в так называемую поветь.

«Не заперто».

Внутри помещение издавало то вкрадчивые вздохи, то лёгкое потрескивание. Вдоль бревенчатых стен пылились без надобности солонки-уточки, хлебницы из бересты, деревянные некрашеные чашки, которые прежде брали в лес или на сенокос. Валялся заржавевший серп. В углу притулилась рассохшаяся бочка.

«Неужели та самая, в которой староверы крестились?»

В другом углу свалены берестяные короба, корзины, туеса. Пробираясь к ним, Эрик едва не споткнулся о чугунный утюг. И тут едва не закричал от изумления: в углу кто-то шевельнулся. Он напряг зрение и… хохотнул. В мутном от времени зеркале отразился он — собственной персоной.