Не буди девочку! До утра...

Оглядев залежи предметов, вызывающих интерес разве лишь у музейщиков-краеведов, Эрик вышел на воздух. И только сейчас заметил: он не единственный, кто нанёс сюда визит. Стекло на первом этаже было аккуратно вынуто, однако шпингалеты оказались на месте, более того — закрыты. Он огляделся: кроны деревьев защищали его от любопытных взглядов. Кто спорит, частная собственность — это святое. Будь он в Германии, никогда бы не решился… Но в России… другое дело. И молодой человек просунул руку внутрь. Рамы рассохлись, и ему потребовалось дополнительное усилие. Затем он подтянулся и перемахнул через подоконник. Судя по географической карте, письменному столу, комната принадлежала Ваську. Первым делом посетитель распахнул платяной шкаф-дрогнули пустые плечики. «Значит, в дорогу собрались основательно, и она была неблизкой».

Эрик вышел в коридор и поднял крышку умывальника.

«Сухо».

На кухне прибрано, но уже ощущался запах покинутости. Он поднялся на второй этаж и поискал помещение, где, по его прикидкам, хранилась библиотека. К его изумлению, сундук оказался на месте. Крышка поднялась без труда.

«Пусто!»

Он собрался уже покинуть помещение, как услышал скрип. Дверь? Рама? Сбежав вниз, он увидел тощий меховой задок.

«Это же „чернобурка“!»

Гуля оказался проворнее и шмыгнул через тот же оконный проём.

— Марина! Ты здесь? — Ни звука. «Стоит поскорее убраться отсюда». И вдруг зазвонил телефон-резко и требовательно. Эрик двинулся на звук и поразился древности модели аппарата. «Поднять трубку? Но как объяснить визит в отсутствие хозяев?» И он на цыпочках — как будто на том конце провода могли услышать его шаги-поторопился за дверь. А телефон всё звонил и звонил.

С реки подул ветер. Зябкий, пронизывающий. Дождевая капля шлёпнула по щеке.

«Да, погода в России может быть жаркой, может пробирать до костей, может стоять сушь или ливмя лить. Но одно непреложно: погода в этой стране не может быть скучной».

И тут его боковое зрение уловило некий силуэт. Под раскидистым ивняком. Его, по всей вероятности, поджидали. Эрик хотел было дать дёру, но устыдился и развернулся в направлении фигуры.

— У-у-уф. Что ты здесь делаешь?

— Мимо плоходил.

Скептическая ухмылка раздвигает губы русского немца.

— Да ведь монастырь в другой стороне. Или ты в обход?

Послушник до комментария не снизошёл.

«А он не так прост…»

— А может у тебя здесь наблюдательный пункт?

Правое Юрочкино плечо резко подаётся вверх.

«А он заметно окреп…»

— Её не-е-т! — слышится из-под куколя.

— Кого?

— Увезли-и-и.

…И фигура в пыльном подряснике шагает в сторону, всем своим видом демонстрируя желание разминуться…

«Чувак явно почувствовал себя значимой фигурой. Куда подевалась его всегдашняя забитость? Ещё бы! Он нынче келейник самого настоятеля. Пусть и бывшего».

— Ты про кого толкуешь? — бросает Эрик вдогонку. Тёмная фигура даже не обернулась. Впрочем, та, имя которой странноватый малый озвучить поостерёгся, не составляет тайны. Оно уже готово сорваться с уст, но внезапно они конвульсивно сжимаются.

«И с чего ты такой шуганный?» — вопрос коллекционер адресует самому себе. Его прямота и грубоватость призваны привести в чувство, но руки всё равно ходят ходуном. «Нервы шалят!»

Эрик волевым усилием кладёт конец самоанализу, но вместо того чтобы двинуть в поля-луга, кружит между избами, с крыш которых косятся на него деревянные коньки. В конце переулка белеет платочек. Ах, эта невинная привычка старости — сидеть у ворот и наблюдать жизнь с той самой лавочки, которую, надо полагать, ещё покойный супруг соорудил.

«Без него и цветы нецветно цветут! Без него некрасно светит солнце красное!»

— Анфиса Павловна! — Имя спустилось откуда сверху — прямиком на макушку. — Здравствуйте!

Белый треугольник качнулся в ответном приветствии. В глазах мелькнуло оживление.

«А ведь бабулька способна прочесть в его душе то, что он предпочёл бы не вспоминать».

Он прибавил было шагу. Но её взгляд действовал как тот магнит в школьном опыте, заставляя металлические стружки ложиться в определённом порядке. И Эрик нажал на тормоза.

— Жарко! — В любой стране погода служит неиссякаемой темой и хорошим началом разговора.

— Да-а-а! Стариковская кровь от тепла шибче бежит.

— Как ваше здоровье?

— Эх, и картошку сейгод не сажала! — отвечает старушка. Радужки у неё такие блёклые, что кажется: остались одни белки.

Эрик надеется: стариковская память подведёт, и она его не вспомнит. Но невидимая нить минувшего-тонкая, как паутина, всё-таки завибрировала напоминанием.

— Все уехали! Словно птицы перелётные! Разом снялись… — Анфиса Павловна задумчиво жуёт стёртым временем ртом.

— Да-да, — торопливо кивает русский немец и спешит прочь из опасения, что бабушка оповестит о том, что может испортить и без того меланхоличное его настроение.

Он вышагивает по мосткам, давая понять: его ждут дела поважнее. Однако между лопатками свербит, и молодой человек оглядывается. Старица продолжает следить за ним. И в том взгляде отсвет иного, непроявленного мира.