Не буди девочку! До утра...

— За благословением!

Саввакивает на низенькую скамеечку у своих ног.

— Есть у меня желание… Написать книгу, — начинает Эрик, присаживаясь на указанное место.

— Похвально. Ну а я — то чем могу споспешествовать?

— Сомнения всякие мешают. Стоит ли…

Я тебе так скажу, дружок. Если можешь — не пиши вовсе. А если воздержание от слов становится выше сил, тогда — с Богом.

«Дельный совет. Но на откровение не тянет».

Что такое литература? — вопрошает Савва и сам же ответствует:-Способ свести счёты с реальностью.

Что ж, с этим не поспоришь. Перед глазами пример отца. В первый годэмиграции он ещё усаживал себя за тексты. А потом… открылось трагическое: в отмытой до блеска, приятно пахнущей, систематизированнойстране русскому не о чем писать. Ничего не бередит душу.

Эрик хотел было вежливо распрощаться. Прежде, чем старец ударит этой своей деревянной штукой. Однако Савва как будто не замечал его поползновений.

— А я тоже когда-то бумагомаранием увлекался. Стишки кропал, — пустился он в воспоминания. — А потом прочёл «Бесы» Достоевского. Великое пророчество о судьбах России, которому никто не внял. Тогда-то и понял: человечество необучаемо. Никакой писатель — даже самый великий — его не спасёт. Это разочарование в слове и привело меня к Божьему Слову.

— Простите, отец Савва, но меня мучает одна мысль, — робко замечает посетитель.

— Поведай…

— Может, с моей стороны дерзко так думать… Только я считаю, что нынешние проблемы человечества… В общем, всё дело в теологии.

Старец насупил брови. Недобрый знак. Но молодой человек лишь ускоряет речь:

— Теология не развивалась. Нас уверили, что новых откровений не может быть. Всё, что можно сказать о Боге, сказано. Всё, что можно уяснить, понято.

— Ты сомневаешься в Слове Божьем?

— Я бы хотел, чтобы религиозная мысль не отставала от развития других наук.

— Эка куда махнул! — качает головой монах, а про себя думает: «Хороший паренёк. Только еретик…» А потом переводит вектор беседы:-Но ты ведь не только за этим явился?

И русскому немцу пришлось поведать о лежании в гробу.

— Ты боишься смерти? — осведомляется Савва, выслушав его.

— После всего…

— Смерть — великое чудо! — монашеский голос перешёл на высокий регистр, посетители за дверью невольно подобрались. — О чудесе! Что сие еже о нас быстьтаинство, како предахомся тлению. Како сопрягожимся смерти?

«О чудо! Что за таинство приключилось с нами? Как предались мы тлению? Как соединились со смертью?» — мысленно перевёл посетитель со старославянского.

— Это из чина погребения, — пояснил старец. — А обряд этот не только величав, но и духовен. Веришь ли, он мне очень даже по нраву. Прошибает до костей. Как говорится в Писании, до разделения души и духа.

— Но ведь не каждый мертвец заслуживает такого обхождения.

— А вот и нет! — по-юношески порывисто возражает монах. — При православном отпевании всякая жизнь уподобляется крестному страданию. «Раб твой угас на жизненном кресте!» — так говорится в заупокойном акафисте митрополита Трифона Туркестанова. — А что касается тебя, то пойди и передохни…Удить рыбу любишь?

— Немного.

— Вот и славно.

Эрик скосил взгляд на молоток, но Савва не притронулся к нему. «Славный старикан! Говорят, до сих балуется рыбалкой». И немец пошёл к себе — выполнять рекомендацию старца. Но по дороге его остановил звонок нового знакомого.

— Разговор есть.

Когда он вошёл в «Триаду», Белозерцев сидел в самом дальнем углу зальчика напротив бутылки с коньяком и тарелки с бутербродами.

— Присаживайтесь! — последовало не то приглашение, не то повеление. Эрик опустился на колченогий стул.

Вскоре бархатная кувалда алкоголя шибанула по мозгам обоих, и мужчины заговорили почти по-приятельски.

— Как вы решились на это? — спросил Белозерцев, вернув надкусанный бутерброд на тарелку.

— Аленький цветочек, то есть Аля упоминала про эту могилу. Но в то лето шли проливные дожди. Они помешали нашим изысканиям.

— И вы вернулись, чтобы проверить?

— По правде говоря, у меня были и другие цели.

— Но как вы разыскали захоронение?

— Сборник легенд и преданий помог. Там есть свидетельство некой Домны Трофимовны Селивановой. Бабушка повествует о знахарке из селя Халуй и её методе исцелять безнадёжно больных.

— Закапывать в могилу?

— Ну это как самый крайний вариант. Имелся и другой. — При этих словах Эрик достал свой айфон:

— Вот образец того, что клали в гроб вместо ребёнка.

На экране высветилась соломенная кукла. Ручки, ножки, повязанная платочком головка. А вместо лица — пустой овал. Точь в точь как у их покойницы.

— Ритуальное захоронение, — объявил Эрик.

— Откуда у вас снимок?

— Местный педагог поделилась сведениями. Прабабка её супруга была той самой колдухой. У неё и фамилия говорящая — Колдомасова. Она мне обещала новую куклу подарить взамен статьи об их краеведческом клубе.

— Что ж, поздравляю с пополнением коллекции.

Эрик кивнул и поднял коньячную рюмку:

— Ваше здоровье!

Павел Петрович ответно приподнял свою, но пить не стал, а предпринял ещё одну попытку покончить с бутербродом.