Не буди девочку! До утра...

— Я тоже не останусь, — затараторила Маринка, — я тоже уйду… в «Другое Место». — Но участковый уже не слышал. Он шагал к своему драндулету. Скинув кожаный чехол, пошарил внутри — вынырнула замасленная мешковина. Развернув, он тряхнул связкой ключей. Затем перебрал несколько, определяя на вид — сгодится ли.

Отворить дверь получилось с третьей попытки.

Помещение лишилось людского присутствия, и сквозняки очистили воздух. Исчезло и тараканье граффити. Вместо него — черный квадрат масляной краски. Кто-то позаботился о том, чтобы вместе с автором исчезло и последнее свидетельство его пребывания на земле.

Комната за комнатой он обходил здание. Похоже, дочка «шведки»[11] не соврала.

Он прошёл второй этажа, когда взгляд уцепил навесной замочек. Колдомасов потянулся было за коллекцией ключей, но передумал. Уж больно хлипкой, как говорят в Таракановке, шутейной выглядела преграда. Он дёрнул-между дверными полотном и коробкой образовался зазор. Через него просматривалась облезлая табуретка, на ней — замызганная джинсовка, а сверху…Колдомасов прищурился. Фуражка с козырьком. Бейсболка называется. Несмотря на потрёпанность, можно разглядеть фирменный рисунок… Ёксель-моксель! Да ведь такую же носила москвичка!

Еле различимый стон раздался из-за двери. И Колдомасов, забыв об отмычке, разбежался и саданул плечом по дверному полотну. Послышался хруст. Только бы не сустав! От этой мысли череп под фуражкой покрывается испариной. Но Сан Саныч уже шагает к брошенному на пол матрасу. На нём лежит девушка. А кулачки её по-детски сжаты.

«Эх, молода-а-ая!»

РУССКАЯ ХАНДРА НЕМЦА

Он стоит у щельи, где так любила бывать Аленький цветочек. Внезапно поодаль мелькает сполох цвета тёплого спектра. Он разворачивается в его направлении. Марина-Хэппи стоит на ровной зелёной полянке, прижав руки к груди. Взгляд сфокусирован на чём-то, ведомом ей одной. Затем она медленно разводит руки в стороны. Правая ступня, одетая в выцветший кед, трогается с места. Её примеру следует вторая. И начинается круженье. Подол юбки надувается колоколом. Красная панама в белый горох, подхваченная воздушным порывом, отлетает в сторону, выпускает на свободу белёсые кудри-стружки. Танец тануры на северный лад, думает Эрик и движется к деревянной часовенке, прежде стоявшей в роще, у деревни Архангело. Её посещали и даже жили в ней те, кому требовалось подумать о вечности — хотя бы пару дней. Здесь люди очищались душой, молясь и пребывая в уединении, а потом снова возвращались к мирским заботам. Отсюда и второе название — «келейка». Во времена атеизма председатель сельсовета не раз поднимал вопрос об уничтожения этого очага мракобесия, однако исполнителей его воли не нашлось. Ни тогда, ни позже. Часовня пришла в упадок под влиянием времени и природных стихий. Тогда отцу Авелю пришла идея перенести её на монастырскую территорию и отреставрировать.

…Эрик открывает «келейку». Сумрак и тишина неподвижно висят в воздухе. С немецкой аккуратностью он стелет на пол ветровку и ложится лицом вниз с распростёртыми в сторону руками. Поза перед пострижением в монахи. Почему-то именно она привносит некую систему в броуновское движение его мыслей.

Евреи — предки Эрика по бабушкиной линии — открыли единого Творца. Немцы — линия дедушки — объявили устами Ницше «Бог умер!» Русские — отцовская кровь — вздумали прогнать его из храмов. И вот потомок искателей истины и богоборцев распростёрся перед иконами и силится понять: кто он есть и зачем он есть. …

Эрик переворачивается на спину. Над ним возвышается «небо» — потолочная конструкция в форме многогранной пирамиды. Оттуда на него глядят евангелисты и архангелы. Вау! Может это станет таким же откровением, как для Андрея Болконского небо Аустирлица? Или «Другим Местом», как для местной юродивой. Как там её прозвали? Хэппи?

Исследуя потолок, он обнаруживает на надпись:

«Писаны сии небеса въ 1881 живописцом Фёдоромъ Захаровым, уроженцем деревни Большое Конёво Мишковской волости Каргопольского уезда Олонецкой губернии, отроду 17 лет».

Что он сам делал в этом возрасте? Учился в гимназии в Тюбингене и собирался на каникулах в Москву к матери. «Русская немка» Нина Эппельбаум так и не смогла адаптироваться к жизни на Западе, так и не стала «дойч фолк». Уже в первый год эмиграции начались телефонные переговоры с московскими друзьями и, в первую очередь, с Олегом Нарижным, бывшим соседом по коммуналке. Этих двух связывала не просто дружба, о чём мальчик смутно догадывался.

Мыслемешалка! Она вновь заработала. Эрик с досадой перевернулся на живот и попытался вырваться из словесного плена.

Его истинное «я» первичнее любых мыслей, слов, образов. И ещё. У него имеется настоящее имя. Его непреходящее Имя в списке Света. «Я есть. Я есьм. Я есть. Я есьм» — должно звучать как сердечный пульс.

Но русская хандра оказалась сильнее мантры.