Не доллар, чтобы всем нравиться

Какое-то время они обсуждают игру, потом Макинтайр спрашивает, как рука Лена.

– Да ерунда, – отмахивается он. – Восстанавливается.

– Тяжело, наверное, – замечает Макинтайр, и видно: он размышляет, что было бы, если бы на месте Лена оказался он сам.

Но на лице питчера Харгис читается что-то еще. Жалость? Вина?

В любом случае мне кажется, эта эмоция идет у него от сердца, но Лену она не особо нравится.

– В общем, рад был видеть, – говорит он. – Желаю удачи в оставшихся играх.

– Да, спасибо, – отвечает Макинтайр. – Надеюсь, ты скоро вернешься. – И обращается ко мне: – Приятно было познакомиться, Элайза. Может, увидимся, когда мы будем играть в Уиллоуби.

Мы смотрим ему вслед.

– Приятный парень, – говорю я.

Лен делает глоток из своего стакана.

– Не знал, что тебя тянет к питчерам.

– А я не знала, что питчеров тянет ко мне.

Я жду от Лена какой-нибудь подколки в ответ, но он молчит и только смеется. И я понимаю, что раньше не замечала, какой у него смех: глубокий и по-мальчишески искренний, с глуповатой ноткой на поверхности.

Вдруг я чувствую робость.

Я привстаю на цыпочки, будто пытаясь заглянуть в его стакан.

– Что пьешь? – спрашиваю я.

Он передает стакан мне, и этот жест кажется странно-интимным, как будто мы постоянно пьем из одной чашки. Как будто мы давнишние друзья. Или больше чем друзья.

Я делаю большой глоток, чтобы он не увидел моего выражения.

– Погоди… это что, имбирное ситро?

Лен фыркает:

– А ты чего ожидала?

– Ну не знаю. Чего-то, что обычно пьют братаны. Пиво?

– Я приехал на машине и не знал, надолго ли здесь задержусь.

При этих словах он как бы посматривает на меня.

– Ты очень сознательный.

– Иногда.

Он ерошит волосы на затылке, смотрит на свои кроссовки. Потом его взгляд по изогнутой траектории начинает скользить вверх в неуверенном адажио.

– Хочешь, выйдем подышать на минуту?

«Да, – думаю я, и сердце мое уже выпрыгивает из дверей. – Я пойду с тобой подышать. Когда ты так просишь, я пойду с тобой куда угодно». Но вслух я этого не говорю. Просто убираю руки в передние карманы.

– А если нас кто-то увидит?

– Ну… – Он ставит стаканчик на стойку и ухмыляется. – Просто не делай ничего такого, на чем не хочешь попасться.

Во дворе со стороны фасада никого нет, и мы с Леном садимся на ступени крыльца. Какое-то время мы оба молчим. Сейчас на землю опустилась уже настоящая чернота, и свет фонарей достаточно слабый, так что я могу разглядеть звезды на небе. Мне нравится прохлада: удивительно резкая, как бывает ночью в пустыне. Она нахлынула на бетонные тротуары и оштукатуренные стены так, словно солнца никогда и не было. Позади нас по-прежнему слышен приглушенный гул вечеринки, но здесь, на этих непримечательных ступеньках, у кромки широкого газона, я нахожу для себя крошечное убежище. Или, наверное, мы с Леном находим его вместе.

Он прислоняется к стене дома, а я нет.

Мы так близко, что могли бы коснуться друг друга, но мы этого не делаем.

– Хотела тебе сказать. – Я вытягиваю ноги, так что мои кроссовки оказываются рядом с его бедром. – Я еще послушала ту группу, которая нравится вам с Луисом.

– Да? Что думаешь?

– У меня смешанные чувства.

Лену это, похоже, кажется забавным.

– Это как?

– Ну, они мне очень нравятся. Особенно голос у солиста берет за душу, но в хорошем смысле. Он одновременно будоражит и успокаивает.

– Ага. Как будто пропитан спиртовой медово-лимонной настойкой от кашля.

Точность этого образа, так небрежно брошенного в ходе разговора, ошарашивает, как если бы Лен схватил меня за руку. Я даже чуть отодвигаюсь, словно он действительно меня коснулся, и прячу пальцы в рукава свитера.

– А ты умеешь подбирать слова, – медленно признаю я с шутливым восхищением, хотя говорю это на полном серьезе.

Он пожимает плечами:

– Мне тоже всегда нравился его голос. Я много думал, как бы его описать.

Лен в этом признается, срывая с розового куста, растущего у его плеча, листок с зазубренным краем, и в этот момент вдруг так хочется, чтобы он меня поцеловал. Я хочу почувствовать, как этот поцелуй растворит все на свете, как и предыдущие поцелуи. Я хочу услышать, как Лен его описывает, чтобы сохранить эти слова, чтобы воспоминание превратилось в поэзию, которую я могу запрятать в укромный уголок своего сердца.

– В общем, – говорю я, стряхивая с себя эти мысли, – наверное, мне не нравится то, что многие из их лучших песен… ну, настраивают против женщин.

– Например?

Его взгляд блуждает по выстроившимся в ряд домам через дорогу. Их однообразие прикрыто темнотой.

– Например, в одной песне девушка настолько ужасная, что парень хочет из-за нее утопиться в озере. Кажется, там есть фраза «в ней ничего нет, кроме внешности, да и ту она растрачивает впустую».

Лен смеется.

– Оʼкей, я понимаю, о чем ты, – соглашается он, бросая в меня листок. – Но скажу только, что в каждой песне у них своя точка зрения. В каждой своя история. Так что герой одной песни необязательно выражает взгляды группы в целом. Я надеюсь.