– Его высочество Александр Павлович с нами! – рвал горло Зубок, потрясая кулаком в воздухе. – Хватит!
– Хватит! – нестройно отозвались офицерские голоса. Корф не понял, много их было или мало, – они тут же были заглушены басовитым рёвом Зубова и молодецким выкриком Депрерадовича одновременно:
– Нале-во! Шагом марш!
Колонна шла по Садовой улице, оставляя караулы на каждом перекрёстке, редела с каждой сотней сажен. К Михайловскому замку от полка добралось всего ничего – не больше полусотни человек.
К Рождественским воротам замка вышли перед полуночью. Август на мгновение остановился, оглядывая замок и чуть похолодел. Замок выглядел настоящей крепостью – впрочем, в среде столичных офицеров это полушёпотом объясняли очередной блажью государя – на деле вряд ли детище Бренны представляло препону для артиллерии. Поговаривали, что именно за подобные разговоры государь отстранил от строительства замка Василия Баженина и передал строительство Бренне.
Может быть и так. Корф не был ни архитектором, ни артиллеристом, а назрячь замок давил своим монументальным величием, внушал восхищение.
– Поручик Корф, не отставать! – раздалось поблизости – майор Леонтьев – вот он! с обнажённой шпагой в руке, на лезвии пляшут отсветы факельного огня, с полей треуголки медленно опадают одинокие снежинки, на сажень разит мальвазией – должно быть, те люди, наверху, чьих имён Корф, рядовой заговорщик, и не знал, щедро, не считая убытков, открыли сегодня винные погреба.
Корф и сам был хмелён (по дороге и он, и другие офицеры не раз приложились к кожаным флягам с водкой, щедро, под завязку, налитых вчера полковым провиантмейстером), в голове чуть шумело, казалось, что всё это происходит не с ним, словно он в театре смотрит какую-то феерию.
– Стой, кто идёт?! – раздался голос из воротной арки, блеснула сталь штыков, лязгнули офицерские шпоры.
– Я иду! – хрипло рявкнул Леонтьев, обгоняя Зубова. Впрочем, генерал-фельдцехмейстер ему не препятствовал, кутаясь в шинель. Казалось, весь его задор, с которым он кричал перед офицерами на казарменном дворе, куда-то испарился. Или просто спрятался на время.
– Пропуск! – потребовал знакомый голос. В Рождественских воротах стояли свои, семёновцы.
– Мальта и Петербург! – со смехом отозвался Леонтьев, вытягивая невесть откуда ещё одну бутылку мальвазии и зубами вырывая пробку. – Оружие прочь, ребята!