Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

– Кто? – вздрогнув, спросил Влас, въяве представив, как поднимается на дыбы могильная плита в Петропавловском соборе, выходит из неё исполинская фигура Петра Великого, опираясь на трость, жутко цокают по гранитным плитам подковки его каблуком и остриё трости, искрами поблёскивает на его груди нетающий иней и опадает с полей треуголки снег, а император шагает по городу, по мостовым, набережным и мостам, озирая своё детище. – Государь Пётр?

– Ну да, – сдавленно ответил Грегори. – Мальчишки-уличники рассказывали, памятник государю с постамента сходит иногда и скачет по улицам.

Услышанное было ничуть не менее жутко, чем то, что представил Влас. Мороз продирал по коже, и даже кривые усмешки Изместьева ничуть не снизили этого впечатления.

– Смех смехом, – сказал вдруг гардемарин Устрялов, коренастый крепыш, приятель и Изместьева и Корфа. – А только государь Павел Петрович сам видел призрак своего прадеда. Аккурат перед открытием памятника, при государыне Екатерине. На Сенатской, около постамента. Тот его и по имени назвал, и предрёк… ну вы сами знаете, что предрёк…

2

Все опять примолкли, словно Устрялов сказал что-то такое предосудительное, о чём попусту языком молоть не следовало, хотя Влас, убей его бог, не мог понять, что имеет в виду гардемарин. Да и никто из баклажек, помор ясно это видел, не мог понять. Чугунные и старички старательно делали вид, что понимают. А может и вправду понимали. А гардемарины, те просто помалкивали. Должно быть, и вправду знали.

– А… что предрёк? – осторожно сказал, наконец, Грегори. – Что-то особенное?

– Не стоит болтать про то зря, – холодновато и горько процедил Корф, и все вдруг почувствовали, что сейчас он скажет что-то важное. Он помедлил несколько мгновений, но всё же продолжил – видимо, и ему тоже хотелось поговорить. – Оно конечно, может быть, на кладбище в Лавре просто пьяница какой-то водки просит, а в Кунсткамере сторожам спьяну всякое грезится – с тамошней скуки поневоле пить начнёшь, а там и до видений недалеко. А Монферран так долго собор строит просто потому что высокая комиссия никак не мождет решить, как этот собор выглядеть должен.

Он ещё помолчал какое-то время, и никто не осмелился ему ничего возразить, хотя у многих, в том числе и у Власа, слова так и рвались с языка – мгновенно вспомнилось своё летнее видение на Матке, и странные слова промышленников.

– То, о чём я вам сейчас расскажу, видел мой отец лично, и у меня нет никаких оснований, чтобы ему не верить, – бросил, наконец, Корф с лёгким холодком. Дрожащий масляный отсвет лампады падал на его лицо сбоку, резко очерчивая скулы, оттеняя изгиб носа и бросая тени под глаза, отчего лицо гардемарина вдруг показалось зловещим. – Но дело даже не в этом… – он опять помедлил. – Если вдруг полиция или офицеры дознаются, о чём мы тут сегодня говорили, никому из нас розог не миновать, а то и плетей. А нам четверым, – он широко повёл рукой, охватывая гардемарин, – возможно, и что похуже светит. Артикул двадцатый воинского устава Петра Великого – об оскорблении величества. Его никто не отменял. Но мне кажется, фискалов тут не водится, и это замечательно. Потому расскажу.

Барабан зарокотал около одиннадцати часов, переполошив разом всю казарму Семёновского полка. Солдаты срывались с места, на бегу застёгивая ремни и подхватывая мушкеты из пирамид, привинчивали штыки. Торопливо строились, поправляли кивера, кто-то сквозь зубы шипел, что не успел припудрить парик – внезапная тревога по большей части означала, что предстоит свидание с государем, а показаться ему на глаза в беспорядке мундира – вернее верного опала. Все помнили, как император прямо с парада, с Царицына луга отправил в Сибирь Преображенский полк. Потом, конечно, опомнился, из-под Новгорода воротил обратно, а только всё равно душа солдатская не на месте. А ну как в этот раз прогневается, а не передумает?